Из одной из палаток вышел человек в богатых доспехах. У него были золотисто-рыжие волосы и борода, которые красиво пламенели на солнце. Тласкаланцы подняли копья и стали громко приветствовать его, выкрикивая, по-видимому, его имя: «Тонатиу»! Несмотря на то, что в левой руке этот человек держал наполовину обглоданную птицу, он, смеясь, явно довольный своим величием, отсалютовал им другой рукой и выкрикнул:
— Не вешать нос, разбойнички! В Копане вас ждут золото и женщины!
— В Теночтитлане тоже были золото и женщины, — мрачно пробормотал Эррера, глядя себе под ноги, — но разве мы хоть прикоснулись к ним? Нет! Это Кортес и его капитаны получили их, а не мы. Разбойнички! То же самое будет и в Копане!
Те, кто шел рядом и слышал его слова, зарычали в знак согласия. Но несмотря на это, половина войска Альварадо — сто пятьдесят латников, сорок всадников, пятьсот индейцев из Тласкалы и Теночтитлана и четыре маленькие пушки, которые люди тянули вручную — отправились завоевывать империю. Они двигались на восток через кукурузные поля в зеленые джунгли, и утреннее солнце слепило их глаза. И Мартин шел с ними, ошеломленный, в полубессознательном состоянии, странник во времени, заключенный в плоть другого человека. Это было похоже на ночной кошмар, но было реальностью.
— Место, о котором он говорил, куда мы направляемся — Копан? — спросил Эд пересохшими губами.
— Да, он самый, — ответил Манрике. — Говорят, богатый город. И очень надеюсь, на этот раз добыча прилипнет к нашим пальцам!
«Копан, — подумал Мартин. — Я знаю Копан, город, стоявший на лестнице Ягуара, вдоль линии разрушенного акрополя. Я изучал каждый камень его великого храма Венеры в форме пирамиды…» Копан, этот могущественнейший из старых городов Майя, затерянный и забытый на века вместе с построившей его империей. Так давно утраченный и так хорошо забытый, что Мартин в свое время не поверил рассказу Стивена об экспедиции под командованием некоего Эрнандо де Чавеса, которая напала на богатый и живой Копан в начале шестнадцатого века.
Теперь он узнает все о том, как это было.
Он маршировал вместе с Эрнандо де Чавесом. Он сам увидит, жив Копан или мертв. Но какое сейчас это имело значение для него? Какое значение имели археологические исследования в жизни Педро Яньеса, солдата Испании? Он маршировал с Чавесом. Солнце жарко било ему в глаза, и он привыкал к чужой плоти. И вернуться у него не было никакой возможности. Неужели ее не будет никогда?
ГЛАВА III
МАНРИКЕ ОСТАНОВИЛСЯ, чтобы вытереть заливающий глаза пот.
— Они сражаются, как дьяволы, эти копанцы! — проворчал он. — Да улетит их покровитель, дьявол, вместе со всеми ними!
Битва все еще продолжалась. Весь вчерашний день, от рассвета до заката, испанцы штурмовали стены, но жители Копана каждый раз отбрасывали их назад. Сегодня на рассвете все началось снова, и ничего не изменилось, за исключением того, что испанцев стало значительно меньше.
Для Эдварда Мартина эта бойня на стенах Копана была лишь частью сна, который начался примерно две недели назад и никак не мог закончиться. У него почему-то не получалось относиться к происходящему серьезно, однако он понимал, что, если выживет, хотя это казалось сомнительным для его разума, ему надо будет полностью приспособиться к совершенно новому набору реальностей.
Как это ни странно, долгий переход из Гватемалы спас его рассудок. Муки от жары, истощения, жажды и голода отвлекли его внимание от самого себя и сосредоточили на насущных потребностях выживания. Теперь он, солдат Чавеса, пытавшийся со своими товарищами захватить свободолюбивый город, мог вести себя почти так, как того требовало время и место, где он находился. Он продолжал цепляться за выдумку о солнечном ударе и последовавшей за ним потере памяти, и товарищи постепенно привыкли к его промахам в знаниях или в чем-то другом, и уже не обращали на это внимания, сдерживая свой не сильно богатый язык. Но часть его разума все еще пряталась от самого себя, изо всех сил притворяясь, что все это происходит не с ним.
Чистое безумие… Мартин знал это, но ничего не мог с собой поделать.
Он слышал пронзительный свист стрел, пролетевших мимо. Он чувствовал запах крови, и его барабанные перепонки вздрагивали от жуткого ржания раненых лошадей и не столь шокирующих криков людей. Повсюду, на земле, в глубоком рву и под огромной каменной стеной лежали тела воинов, одетых в стеганые доспехи. Мартин знал, что, возможно, он будет следующим, кто найдет там свою смерть, и все еще не мог до конца поверить в такой исход.
— Отступайте, амигос! — закричал Эррера ему и Манрике. — Здесь больше ничего не сделать!
И они отступили. Испанцы и тласкаланцы начали отходить от стены, и из Копана донесся громкий торжествующий крик. Оказавшись на расстоянии выстрела из лука, они остановились. Офицеры ругались и обливались потом, а солдаты голодными глазами смотрели на город, который упрямо оставался вне их досягаемости.
Мартин оперся на свою пику и тоже посмотрел на город. Солнце и дожди обрушивались на него уже более тысячи лет. То тут, то там камень осыпался, а жадные джунгли захватывали какой-нибудь ненужный пригород. Яркие краски Копана с течением времени смягчились, а поверхности стали ровнее. Но город был живым и пока целым. Величественные храмы и дворцы, могучие лестницы, дворы, памятники, лишь немного потрескавшиеся, но все равно красивые, а кроме того, все еще используемые и, независимо от возраста, полезные, продолжали сиять под солнцем и делали город похожим на россыпь драгоценных камней на мрачном фоне.
Эта долгая битва и сам город, пожалуй, сделали больше, чем что-либо другое, чтобы Мартин продолжил воспринимать происходящее, как сон.
— Не похоже ни на что на Земле, — пробормотал он и задрожал от восхищения и страха. — Я не должен этого видеть, и все же я это вижу. Какие у них любопытные формы, у этих храмовых пирамид! Все это из другого мира.
Яростно завизжала труба, призывая к новой атаке и возвращая Эда к реальности. Потрепанные непогодой знамена захлопали и задвигались, раздался клич «Сантьяго!», и люди, всадники и пешие, снова с грохотом понеслись к стене.
Мартин рассмеялся безумным смехом: ему вновь показалось, что происходит нечто невероятное. Он ничего не имел против Копана и не испытывал желания убивать его защитников даже во сне, но толпа людей потащила его через ров и прижала к стене. Теперь ему были видны темные дикие лица лучников, увенчанные яркими перьями, и он слышал, как их стрелы дождем сыплются на головы испанцев.
Затем всадникам на лошадях все же удалось перебраться через ров, и они прорвались сквозь участок стены с ослабленной защитой. Отряды горожан в ужасе отступили перед этими визжащими чудовищами с пеной на мордах, которые как будто танцевали на огромных копытах, подкованных железом, и у которых было две головы и два тела, одно звериное, другое человеческое.
Подобно ацтекам, копанцы еще никогда не видели лошадей.
За всадниками хлынули вооруженные пешие испанцы и вопящие тласкаланцы, увлекая Мартина за собой в город. Все, что произошло в Копане дальше, было лишь повторением всего того, что происходило ранее во всех городах Мексики.
Вокруг Эдварда кружилась плотная, воющая масса людей, калейдоскоп красок, широких улиц, домов, террас и портиков. Он знал, что Манрике и Эррера сражаются рядом с ним в каком-то методичном исступлении, и сам он тоже кричал и размахивал оружием, чтобы сохранить видимость своего храброго участия в этом сражении.
Затем в побежденном городе началась дьявольская пляска — его защитники отступали и постепенно гибли. Мартину стало плохо. Он мельком заметил приближающегося к нему воина в перьях, увидел зловещий блеск обсидиановых зубцов на деревянном лезвии индейского меча и поднял пику в бесполезном жесте — потому что Манрике успел раньше пронзить копайского защитника точным ударом, а затем перепрыгнул через его корчащееся окровавленное тело.