Невьяна была спокойна и невозмутима. Для праздничной службы она оделась как в Питербурхе к приёму гостей: белая сорочка, шёлковый корсет, юбка с фижмами, роба с кружевами. Семёнов презрительно поморщился. А у Акинфия Никитича защемило в груди — такая Невьяна была красивая.
— Куда ты давешней ночью отлучалась? — напрямик спросил он.
Невьяна посмотрела на Онфима. Это ведь Онфим открывал ей двери… Невьяне стало страшно и душно, однако она ничем не выдала смятения.
— Арестантов пожалела, — не торопясь, сказала она. — Хлеб им понесла.
Акинфий Никитич даже растерялся. Он всё понял — и не понял ничего, но сердце омыло облегчением: дело не в полюбовнике и не в Татищеве! А Семёнов метнул из-под кустистых бровей острый взгляд.
— Там караваи в снегу валялися, — подтвердил он.
— А кто солдат зарезал? — надавил Акинфий Никитич на Невьяну. — Ты?
Акинфий Никитич доискивался уже не для себя, а для Семёнова. Не может быть, чтобы Невьяна, мирная баба, сотворила такое лютое злодеяние.
— Не резала я никого, — твёрдо отреклась Невьяна.
Акинфий Никитич победно хмыкнул: не выйдет, Гаврила Семёныч, вину единоверцев твоих на Невьяну свалить!
— Кто ж тогда их порешил, дева? — вкрадчиво дознавался Семёнов.
Невьяна вздрогнула от воспоминания: солдаты стоят в костре на коленях и горят живьём… Невьяна убрала со скулы прядь волос и тихо сказала:
— Солдаты те сами в костёр сунулись и сгорели дотла.
— Что?! — опешил Акинфий Никитич.
— Солдатам из огня блазнило. Заманило их. Они без воли покорились.
Семёнов выпрямился, блеснув глазами. Он тотчас обо всём догадался.
— Чушь говоришь! — не поверил Акинфий Никитич.
Невьяна ничего не ответила. Но внезапно заскрипел Онфим:
— По Невьянску демон гуляет. Из огня зовёт. Не первая она… Многие тоже видели. Многие и сожглись.
Акинфия Никитича пробрало ознобом. Прошлое, неведомое Невьяне и Семёнову, дохнуло на него мертвящим холодом. Опять, что ли, злые чудеса от Сатаны, как много лет назад случилось с первой плотиной в Невьянске?.. Или как было в Туле с колокольней, упавшей на могилу батюшки?..
— Да что творится на моём заводе? — яростно спросил Акинфий Никитич.
Онфим молчал — но он-то здесь при чём? Семёнов смотрел в пол.
— Гаврила Семёныч, отвечай!
Семёнов тяжело вздохнул, качая головой:
— Люди брешут, у нас демон рыщет по огню. Токмо это лжа.
— Не лжа, — возразила Невьяна. — Я в огне Лепестинью видела.
— Лепестинью?.. — впился в неё взглядом Акинфий Никитич.
Подземный ход… Раскольник с топором в руке хрипит ему в лицо: «Я не буду ждать, пока тебя Лепестинья покарает…»
Семёнов распрямился, задрав бороду, и зарокотал, как пророк:
— Сатана тень на ясный день наводит! Лепестинья не волхвует! Она не демоница! Не бродит она по огню и людей не губит!
— Она заводы прокляла, — с недобрым упорством возразил Онфим. — О том все знают. Сказала: «Кто у огня живёт, от огня и сгибнет».
Акинфий Никитич дёрнул ворот кафтана. Оказывается, у него за спиной чёрт-те что происходит… Тьма проникла в Невьянск, пожирает людей, как волк пожирает зайчат в гнезде, а он, хозяин, за своими бедами и заботами ничего и не заметил… И корень зла — неукротимая Лепестинья.
— Я уже десять лет про Лепестинью слышу, — сказал Акинфий Никитич. — Про ворожбу её и про ненависть к заводам тоже. Не знаю только, кто в кого обращается: она в демона или демон в неё.
Гаврила Семёныч поднялся во весь рост:
— Народу на языки узды нету, Акинтий, а Невьянке твоей аз не судья… Но чую, как дело было… Не Лепестинья всё затеяла. Невьянка твоя солдат заколола и казематы отворила. А про Лепестинью-демоницу — навет, коли и без того слухи витают! Иначе как же она Невьянку-то не утянула в огонь?
Акинфию Никитичу захотелось ударить Семёнова.
— Я упала, — сузив глаза, спокойно ответила Невьяна. — В снег уткнулась. И лежала, покуда костёр не сник и Лепестинья не исчезла.
— А казематы кто отворил?
Невьяне словно влепили пощёчину. Казематы отворил Савватий. Однако выдать его Невьяна не могла. Не могла. Она думала, что былая любовь давно уже угасла — а вот ведь что-то всё-таки тлело тайком… Нет, она не боялась за Савватия, хотя его не пощадили бы… Просто она не желала, чтобы Акинфий Никитич даже в мыслях соединял её и Савватия. Это как кремень и кресало. Ей не нужно, чтобы в её душе соперничали Демидов и Лычагин. Она ни в чём не провинилась перед Акинфием Никитичем, но не надо ему знать о её встрече с Савватием. Призрак из прошлого ещё хуже, чем демон в огне.
— Стража мёртвая уже была, — сказала Невьяна. — И я тюрьму отворила.
В палате повисла тишина. А потом Акинфий Никитич пнул по лавке, и та с грохотом повалилась. Лицо Акинфия Никитича как-то жутко потемнело и тяжко обвисло, глаза выпучились, ворот кафтана был надорван. Это плохо! Не следует холопам видеть бессильное бешенство хозяина!
В уме своём Акинфий Никитич отмёл всё лишнее: побег раскольников, гибель солдат, месть Татищева и преступление Невьяны. Осталось главное — демон. Дьявольская тварь шастала по Невьянску и угрожала заводу. Её надо изничтожить, изгнать, точно рогатую Коровью Смерть! А прочее — потом.
— Что ж… — утробно заговорил Акинфий Никитич, вытаскивая слова, как клещами вытаскивают кривые гвозди. — За побег арестантов и гибель солдат я с тебя, Гавриил Семёныч, вину снимаю…
Семёнов с достоинством поклонился.
— А вот демон — твоё упущенье. Оное отродье — месть мне за «выгонку» от твоих единоверцев. Больше-то некому его вызвать. Может, Лепестинья демона из пекла выманила, может, кто другой, страдалец какой-нибудь, — мне то неважно. Сам ищи ворожея. Однако ты обязан мой завод от прокуды раскольничьей отженить. Или я не стану выкупать ваших узников из обителей и Заречного Тына. Вот моё слово. Теперь ступайте отсюда!
Акинфий Никитич отвернулся к чёрному заиндевелому окну. Семёнов снова поклонился ему в спину и молча направился к двери. Онфим, держась за стену, двинулся за Семёновым. А Невьяна всё стояла у стола. В нелепой и громоздкой юбке с фижмами она даже сесть не могла.
Акинфию Никитичу казалось, что все его предали. Гаврила предал, когда выдал Невьяну: никому нельзя покушаться на женщину хозяина… И Невьяна предала его, когда украдкой сбежала в казематы. И раскольники предали, когда напустили демона. И Татищев — когда стал душить поборами. И государыня — когда дала волю Бирону… Лишь завод его не предаст. Дело надёжнее бога. Но завод — как лодка с пробоинами… Он, Акинфий Демидов, всё быстрее отчерпывает прибывающую воду, а лодка его всё равно тонет.
Не глядя на Невьяну, он ногтями сдирал иней со стёклышек окошка. Он понимал, что Невьяна не раскается, не попросит прощения, не станет искать мира. Может, за эту неуступчивость он её и полюбил? Сам был такой же.
— Там, под землёй, раскольщик меня зарубить хотел, — с горечью сказал Акинфий Никитич. — А ты их кормить пошла… Почему не объявилась мне? Думаешь, не дозволил бы? Тоже думаешь, что я — злой и заводы мои — зло?
Невьяна ничего не ответила.
* * * * *
В эту праздничную ночь Невьянск не спал. Во дворах лаяли собаки, в стойлах мычали растревоженные коровы и блеяли козы. По улицам бегали толпы разновозрастной ребятни: детишки останавливались под окнами домов и нестройно пели — колядовали, выпрашивая сладости. Взрослые и старики, сошедшиеся в гостях, с первой звездой садились за столы. А у молодёжи было своё гулянье на Святочном покосе: он раскинулся на правом берегу пруда за Ширшовскими и Песковскими выселками, за кладбищем, напротив раскольничьей Кокуйской слободы. Васька Демидов туда и правил санки.
— Напрасно ты меня взял, Василий Никитич… — вздыхал рядом с Васькой Гриша Махотин. — Только испорчу тебе всё…
— Да ничего не испортишь! — беззаботно улыбался Васька и встряхивал вожжами. — Царь-домну построил, а с девками, что ли, не совладаешь?