— И что с того? — разозлился Татищев. — Полая ты башка, Данилов!
Кирша тоже разозлился.
— Ты на заводы со шпагой своей пёс знает откуда прискакал! — сдерзил он. — А люди наши на Ермака равняются, а не на твою шляпу пирогом! Ермак нам всем указал, что дело важнее всего — богачества важнее, славы, милости царской, самой жизни! Ермаково дело — Сибирь, а наше — заводы!
Татищев недоверчиво фыркнул.
— Я тебе про Симеона Верхотурского ещё спою! — сердито пообещал Кирша. — Может, под шляпой-то и мыслишки закопошатся?
Праведник Симеон жил сотню лет назад. Был он портным: бродил по слободам и шил шубы. Никакой особой чести не имел. Помер — похоронили. А лет сорок назад его гроб всплыл из могилы, и люди увидели нетленные мощи. По деревням зашептались о новом праведнике, но только на горных заводах наконец-то поняли, какую истину провозглашал Симеон. И Симеон Верхотурский стал заводским заступником, святым доменных печей.
— Во деревне, во селе, да во Меркушине
Удил рыбу Симеон да с камня-камени, — начал Кирша.
Насупив брови, Василий Никитич слушал долгое повествование о том, как богатый купец Михрютин из Краснопольской слободы нанял Симеона сшить ему пышную санную шубу. Симеон работал целую зиму: сметал шубный стан колоколом, подбирая песцов шкурка к шкурке, покрыл стан узорчатой парчой, привесил длинные рукава с прорезями, разложил по плечам широкий соболиный ворот — ожерелье. Купец был счастлив. А Симеон вдруг ушёл из слободы обратно к себе в Меркушино и денег не взял. Купец хотел заплатить как должно и кинулся в погоню. Догнал. Но Симеон сказал: он не пришил малый шнурочек внизу — получается, дело не доделал, и потому брать деньги — грех.
Кирша допел и даже закрыл глаза от умиления.
— Глупость это! — решительно заявил Татищев.
— Не глупость, — вздохнув, тихо возразил Кирша. — Симеон явил нам правду заводскую: работа не равна деньгам и подлинная награда за труды есть душа твоя. О том же и Ермак сказал, токо по-другому.
Татищев задумался, недовольно морщась.
— А ты не дурак, Данилов, — наконец заметил он. — Хоть и скоморох.
— Не скоморох я! — ответил Кирша. — Я тоже мастер, только не доменный и не молотовый, а песенный. За то мне и уваженье на заводе.
* * * * *
Прихватив Невьяну, Акинфий Никитич ездил на Староборский рудник с проверкой: что-то руды тамошние обеднели. Четыре версты — туда, четыре — обратно. Возвращался Акинфий Никитич уже к вечеру. Кошёвка скользнула на Господский двор через ворота у башни. Небо к западу отяжелело густой лазурью; на снежных кровлях палат лежали синие тени от длинных труб с дымниками, от высоких гребней и домиков-«слухов» — окошек на чердаках.
У Красного крыльца стояли кошёвки и сани — обоз «подручников». Он тоже только что закатился на Господский двор сквозь проезд у плотины. Сам Артамон о чём-то разговаривал со Степаном Егоровым. Рядом околачивался Васька Демидов — пересмеивался с Набатовым. Невьяна заметила Савватия: тот молча расправлял попону, укрывая разгорячённую лошадь.
Акинфий Никитич вывернул свои лёгкие санки к крыльцу.
Артамон, сняв шапку, пошагал к хозяину, Васька поспешил за ним.
— Как рудник, дядя Акинфий? — весело спросил Васька и протянул руку Невьяне. — Не замёрзла, Невьянка?
Акинфий Никитич не удостоил Ваську ответом. При виде Васьки его поперёк сердца полоснула горькая злоба. Похоже, племянничек не чувствует никакой вины: обманул дядюшку с Благодатью и вертится вокруг как ни в чём не бывало, улыбка шире морды. Думает, всех облапошил, щ-щенок.
— Отойдите отсюда, — велел Акинфий Никитич Ваське и Невьяне.
Васька послушно отбежал, Невьяна покорно отступила за Васькой.
— Ялупанов остров пустой, — негромко сообщил Артамон. — Никого не взяли. Но Лепестинья и мастер твой там были. Куда подевались — не ведаю.
— Так разведай! — сквозь зубы процедил Акинфий Никитич.
Он стащил рукавицы и швырнул их в кошёвку.
Неудача Артамона, конечно, вызывала досаду, однако после встречи с призраком отца в подвале башни для Акинфия Никитича Лепестинья и Цепень отодвинулись на второе место. Никуда они не денутся. Добегаются. Попадутся. А вот самодовольство племянника бесило. Потеряв Благодать, Акинфий Никитич смирился бы с поражением в борьбе — случается и такое, но коварный обман был оскорблением, и душа Акинфия Никитича вскипала.
— Чего дядюшка-то злится? — заговорщицки спросил Васька у Невьяны.
— Не знаю, — Невьяна пожала плечами. — В дороге мирный был, молчал.
— Опять вожжа под хвост попала, — вздохнул Васька.
Невьяна осторожно посмотрела на Савватия, словно тот мог что-то объяснить или как-то поддержать. Савватий ответил усталым взглядом.
— Напрасно ты сейчас Акинфию на глаза лезешь, Вася, — сказала Невьяна. — Лучше переждал бы непогоду в сторонке.
В это время Родион Набатов взял приказчика Егорова за рукав.
— Степан Егорыч, — обратился он, — у меня тут забота обозначилась… Помнишь, летом я тебе болванчика продал? Вогульское серебро.
— Помню, — сказал Егоров. — Да.
— Он цел ещё у тебя?
— Молится мне на него, что ли, Родион? — возмутился Егоров. — Я его в дело давно сдал. В дело. Нет его больше.
Набатов виновато хлопнул руками по бокам: ну, извини, что дёрнул!
Покрикивая на лошадей, «подручники» уводили обоз, чтобы освободить Господский двор. За крышами зданий небо тихонько разгоралось пунцовым светом. По башне сверху вниз сползал прощальный багрянец.
Егоров повернулся к Савватию.
— Лычагин, а тебе дверь в башенной палатке починить надо, — сказал он. — Ты мастер по курантам, а там дверь на галдарею разбита. Снег на куранты несёт. Снег. Заледенеет машина — сломается.
— Вечером починю, — пообещал Савватий. — Где стёкла были, там дыры холстиной закрою. А ты новые стёкла заготовь.
— Холстину дам, — кивнул Егоров. — Вечером жду тебя.
С крыльца конторского дома на двор друг за другом спустились Кирша Данилов и Татищев. Заметив Демидова, Татищев сразу направился к нему. Кирша не отставал, надеясь позубоскалить.
— Эх, с братом — на медведя, с кумом — на кисель! — крикнул он.
— Тьфу, балабол! — сплюнул Егоров.
Татищев быстро и внимательно оглядел всех у крыльца — Акинфия Никитича, Ваську, Невьяну, Артамона, Савватия, Набатова, Егорова.
— Что, Никитин, помирился с Васильем? — спросил он, желая подразнить Акинфия Никитича. — Поможешь ему деньгами или всё карман жмёшь?
Васька посмотрел на дядюшку как собака, выпрашивающая подачку.
— Думаю, — угрюмо проскрежетал Акинфий Никитич.
Васька засиял надеждой.
— Василий тебе верный друг и сподвижник, — ухмыльнулся Татищев. — И в заводах искусен. Добрая смена тебе подросла, Никитин.
Акинфий Никитич, задыхаясь от ярости, выпучил глаза.
— Я до пробирного горна иду, — как бы невзначай поделился Татищев. — Ты не забыл, что я тебе на завод надзирателя назначил — Пинягина? Он донёс, что ты выход чугуна из староборской руды занижаешь. Проверить надобно, не так ли?.. И буду ждать от тебя добрых вестей про Василья. За него я стеной стою. Будут у меня сразу два Демидовых, и оба молодцы!
Хрустя по снегу, довольный Татищев бодро пошагал к башне.
Все, кто остался у Красного крыльца, молчали и отводили взгляды от Акинфия Никитича. Они понимали, что горный командир поглумился над хозяином. Разве что простодушный Васька ничего не уловил.
— Расходитесь, ротозеи! — то ли прохрипел, то ли просипел Демидов.
Набатов огорчённо покачал головой, Егоров надвинул шапку на брови, Артамон недобро ухмыльнулся: дескать, отыграемся ещё. Кирша по-бабьи подхватил Савватия под локоть и засеменил прочь, утаскивая соседа.
— Соломе с огнём не улежать! — прошептал он.
Невьяна первой поднималась по чугунным ступенькам крыльца, первой вошла в полутёмные сени. Акинфий Никитич грузно ступал позади. Но дверь за ним вдруг снова скрипнула железными петлями. В сени сунулся Васька, большой, кудлатый и нескладный. Он робко мял в руках свой драный треух.