— Да хватит, полоумный! — взмолилась Лукерья. — Ну правда же, Кирюшка, что за пляски-то сатанинские?..
Тяжело дыша, Кирша повалился на лавку.
— Щас всех мокрой тряпкой отстегаю! — пригрозила Лукерья детям.
— Тятя, сказку! — потребовала Алёнка.
— Сказку? — задумался Кирша. — А какую? Про Щелкана Дудентьевича? Или про медведя и горох? Или про Калина-царя? Про Луковое Горе? Про Кота Казанского Костянтина Костянтиновича? Про Бабу-ягу и войну со зверями Крокодилами? Про то, как поп чёрта надул?..
— Про попа не надо, убью тебя! — предостерегла, краснея, Лукерья.
— Про Кота Костянтина! — догрызая пряник, закричали с печи.
Савватий поднялся и потихонечку выбрался из горницы.
На дворе было морозно, под лунным светом мёртво и ровно синел снег, чёрное небо над Невьянском широко и дробно искрилось звёздами.
Жильё Савватий имел по чину — в «три коня». Дом построил Акинфий Никитич. Савватий давно уже не пытался понять: Демидов отметил его как приказчика по заводским машинам или же так отплатил за Невьяну?.. Да какая теперь разница?.. В этом доме ничего у Савватия не сложилось. Отец и мать упокоились друг за другом шесть лет назад, а четыре года назад родами умерла и Дарьюшка, жена, — и сынишка-младенец тоже умер. И Савватию стало ясно: он потерял судьбу. Потерял не с Дарьюшкой и сыном и даже не с родителями, а ещё раньше, когда ушла Невьяна. Судьба ускользнула от него, словно в дремучем лесу тропинка убегает из-под ног, украденная лешим, и потом на пути только тоскливое безлюдье да костлявые буреломы.
Одиночество было Савватию невыносимо. Оно студило, сосало душу, опустошало. И сам дом словно обозлился на хозяина: в окнах всегда будто смеркалось, двери прирастали к косякам и не открывались, печь не хотела топиться, не трещал сверчок, домовой по ночам не скрипел половицами. Вот тогда Савватий и позвал к себе Киршу с семейством. Сам-то Кирша так и не сподвигся скатать хорошую избу, жил в какой-то косой развалюхе. Кирша поселился посерёдке, Савватий — под левым «конём», а под правым «конём» размещались коровник, сеновал и разные службы. Денег с Кирши Савватий не брал — зачем ему деньги? — и даже сам порой помогал Лукерье рублём. У Демидова платили хорошо, раза в полтора побольше, чем «по плакату» на казённых заводах; Савватий получал по двадцать рублей в месяц. Ему на всё хватало. А счастья за деньги не купишь. И в собственном доме Савватий чувствовал себя приживалкой. Лукерья кормила его, обштопывала и обстирывала, и обед на завод Алёнка приносила сразу двоим — тяте и дяде.
Савватий зажёг лучину, худо-бедно распалил печь, помолился на кивот и уже собрался растянуться на лавке под тулупом, как припёрся Кирша. С собой он притащил кувшинчик браги.
— Охоча старица до скляницы! — весело пояснил он. — Я её, злодейку, в сугробе за крыльцом зарыл, а то Лушка отняла бы…
— Не хочу, Кирила Данилыч, — отказался Савватий.
— Да по чуточке! — не унялся Кирша. — И потом запиши мне песню, я её в кабаке от бродяги холмогорского услышал…
Кирша не знал грамоты, но собирал у людей всякие песни и былины, а записывать просил Савватия, надеясь выучиться азбуке когда-нибудь потом.
Савватий тяжело вздохнул. На такую просьбу он не отказывал.
— Эхма, не люби деревню, люби соседа! — виновато бормотал Кирша, пока Савватий доставал пару листов с полки, разогревал чернила в плошке и чинил перо. — Язык голову кормит! На брань едучи, и слово купят!..
К странному увлечению Кирши Савватий относился с уважением. В бескорыстии этого занятия — песни хранить — было что-то божье.
— Давай, — усаживаясь, пригласил Савватий.
Кирша замер, погружаясь то ли в воспоминания, то ли в морок.
— Песня про Голубиную книгу и сорок пядень, — прошептал он и глухо забубнил, перебирая пальцами по невидимым струнам и глядя сам в себя:
Но Кирша не успел даже запев довести до конца. В сенях громыхнула кадушка, и дверь в горницу выбили могучим ударом ноги.
* * * * *
Артамон знал, что Савватий Лычагин живёт в избе под левым «конём»: там за ставнями в окошке и светилась лучина. Стучать в ворота Артамон не стал, чтобы никого не спугнуть, а вытащил длинный разбойничий нож и просунул лезвие в щель между калиткой и столбом-вереей. «Подручники» молча толпились у Артамона за спиной. Толчок ножа — и кованый крюк, звякнув, выскочил из петли. Калитка открылась. Наклонив голову, Артамон первым шагнул через доску-порог. Хорошо, что Лычагин не держал псов…
Артамон увидел заснеженный проезд между стеной дома и бревенчатым заплотом, вдали — угол амбара и поленницу. К стене дома были прислонены длинные доски-тесины. А за досками в густой тени, присев на корточки, суетливо возился какой-то человек без шапки. Он испуганно оглянулся на Артамона, замер на мгновение — и кинулся наутёк, прижимая что-то к груди.
— За ним! — тотчас рявкнул Артамон «подручникам».
Он и не задумался, зачем ему этот человек. Его, Артамона, послали за Лычагиным, но какого чёрта неизвестный мужик стреканул прочь отсюда? Если удирает — значит, надо догнать. Так ведёт себя охотничья собака.
Филька, Митька, Прошка и Матвейка бросились за беглецом. А тот как вспугнутая птица перелетел через двор, юркнул за амбар, взвился на высокий заплот и спрыгнул на другой двор — на соседний.
— Возьмите его! — крикнул Артамон преследователям.
Четверо «подручников» тоже полезли на заплот.
— А вы — за Лычагиным! — приказал Артамон остальным.
Семеро парней устремились к дальнему лычагинскому крыльцу.
Артамон подождал, пока они уберутся, и полез посмотреть за тесинами — что там делал беглец? В тени за досками, засыпанное снегом, лежало что-то некрупное и плоское… Мешок?.. Артамон с трудом подтащил его к себе. Ух, какой тяжёлый, зараза… Это был не мешок, а свёрток — армяк с завязанными рукавами. Артамон развязал рукава и распахнул полы. Под бледным светом луны заблестела груда серебряных монет. Рубли с патретом государыни.
Артамон застыл. Мать же твою, какое богачество!.. Вот что прятал здесь убежавший лиходей: украденную казну Акинфия Никитича!.. А без шапки он был, потому что нагрёб в шапку серебра — всё-то не унести от погони, шибко тяжело… Артамон огляделся. Вокруг — ни души. Артамон запустил пятерню в груду рублей, захватил, сколько влезло, и ссыпал серебро себе в карман. Хозяин не обеднеет, а недостачу на вора спереть можно. Потом Артамон запахнул полы армяка обратно, встал и тоже пошёл к лычагинскому крыльцу.
В горнице было уже не протолкнуться. Савватий угрюмо стоял у стола, на котором валялись листы бумаги, и один из «опричников» вязал ему руки за спиной. Два других «опричника» держали Киршу, рвущегося на защиту приятеля; рубаха у Кирши уже была распластана, глаз опух.
— Ты чего творишь, Артамошка?! — заорал Кирша. — Это же Савватий!.. Ты же с ним подлетком в лапту играл!.. Он же приказчик!..