— Ты меня уже и пугал, и упрашивал, — сквозь дрожь ответил Савватий. — Теперь искушать задумал? Не надоело? Просто сдохни.
— Ты сдохнешь, а не я! Тебя Онфим убьёт!
— Я сам его убью.
Внезапно демон метнулся по каземату вкруговую: летящий багрянец озарил кирпичные стены, будто они вращались, как в хороводе. Чугунный люк гудел от ударов. Перед Савватием снова появилось козлиная морда.
— Ты не затопишь мой родовой пламень! — заявил демон. — Онфим дверь сломает, и вода в подземный ход потечёт!
Савватий даже засмеялся:
— Я же мастер! Кому ты врёшь? Лещадь ниже порога.
От ярости козлиная морда раздулась вдвое; демон замотал рогами.
— Я самый могучий! — свирепо взревел он. — Я башню выпрямлю!
Савватий не сразу понял, о чём говорит демон. Выпрямить башню?.. Зачем?.. И вдруг всё стало ясно. Ежели покосившуюся башню выпрямить, то лещадь плавильного горна поднимется выше уровня пола в подземном ходе. Вода не зальёт горн — она будет неудержимо убегать в подземный ход.
Савватий бессильно смотрел на демона. Как он помешает этой огненной твари? Никак! Демон отыскал способ спастись!.. Сердце Савватия сдавило отчаяние. Ну почему же ему всегда не судьба? Он не отступал от правды, а всё оборачивается напрасной суетой, обманом и бесполезными потерями.
— Я своё дело доделаю, — сказал Савватий. — А там как бог решит.
Демон победно расхохотался и рассыпался на всполохи. Каземат словно закидало мелкими лепестками пламени: они осели на стенах и своде и тихо впитались в кирпичи, как вода в песок. Теперь сама кладка неровно и тяжко замерцала пятнами, разводьями и завитками — демон вселялся в башню.
А на дверь за спиной Савватия обрушился удар топора.
…Невьяна уловила присутствие демона, когда с крыши палатки по винтовой лесенке взошла на нижний ярус столпа. Она не знала башню так, как знал Савватий, часовой мастер, и пробиралась в темноте почти наощупь. На нижнем ярусе ей почудилось, что чуть-чуть развиднелось. Потом она поняла: вокруг и правда посветлело, но не солнечным светом, белым и радостным, а печным — красным и гневным. Стены словно бы сами излучали прозрачный багрянец; он вылеплял углы, проёмы и балки перекрытия.
Невьяна поднималась выше, и багрянец, поднимаясь вместе с ней по ярусам, тяжелел какой-то внутренней мощью. Башня будто раскалялась от земли, вернее от своего подземелья, и Невьяна подумала, что демон, угадав её порыв, жаждет помочь — озаряет ей дорогу к курантам. Но колдовской пламень демона, проницая кладку, обдирается о кирпичи и звереет от боли.
На этот пламень, обомлев, смотрели и те, кто оказался на Господском дворе, — сторожа, прислуга и работные, идущие на завод. Башня беззвучно затлела в ночи, будто уголь. От фундамента, скрытого сугробами, по стенам, оплетая окна, ползла зловещая, как зараза, краснота. Её накал усиливался в едва заметном трепете. Башня разгоралась, точно костёр на ветру: дьявольское свечение охватило нижнюю часть и медленно, упрямо лезло вверх по прямоугольному столпу к фигурным восьмерикам. Люди на Господском дворе смотрели, не отводя глаз: вся стрельчатая громада превращалась в сумрачно пылающий фонарь. Очертания граней, ярусов и арок не изменились, но башня целиком наполнилась недобрым огнём, словно была узорчато вырезана из камня-рубина, сказочного яхонта, остекленевшей драконьей крови.
— Башня, башня горит!.. — истошно заорали со всех сторон.
…Акинфий Никитич вылетел на крыльцо в одном камзоле.
Нет, пожара не было. Башня грозно рдела в темноте драгоценным и смертоносным самоцветом — гранёным кристаллом вавилонской высоты. Господский двор накрыло широким и тусклым заревом. Акинфий Никитич понял: в башню вселяется демон. Не просто обитает где-то в каземате, а пропитывает собой телесную материю всех устоев, связей и сводов. Зачем?..
С той стороны, в которую был направлен уклон башни, мрак чернел как-то ожесточённо ярко, и казалось, что в нём сейчас начнут стрелять молнии. Это демон незримо напирал на стену, давил, отжимал её назад. Он пытался вернуть падающей башне былую ровную прямоту. От его неимоверного усилия само пространство словно бы неслышно застонало. Колючая «держава» и узорчатая «ветреница» на шпиле засияли, как золотые.
Но душу Акинфия Никитича ничего не тронуло. В мыслях Акинфий Никитич находился неизмеримо далеко от Невьянска. Мысли его были о развёрнутой ландкарте, на которой неведомый чертёжник из столичной канцелярии холодно и точно изобразил «Ведомство Акинфия Демидова». Башня, демон, пламень — к чему они сейчас?.. Они остались в какой-то волшебной детской сказке. А казённая бумага была сильнее любого демона.
Но в подвале башни слепой ключник Онфим продолжал прорубаться сквозь окованную дверь. Под ударами топора трещали и лопались толстые доски, со скрежетом рвались железные полосы; дверь дёргалась и стучала о кочергу, вбитую в простенке враспор. Савватий не знал, что предпринять, как обороняться. Оружия у него не имелось. Каземат казался багровой пещерой, залитой подземной водой; вода стремительно вытекала через борт каменного лотка, и мелкие волны, отблёскивая, уже плескались у края лещади в горне.
Дверь наконец развалилась пополам, и Онфим, пролезая в проём, вышиб кочергу; Савватий успел подобрать её и попятился. Онфим осторожно сошёл со ступеней и погрузился в воду выше колен. В правой руке он держал топор, в левой — нож. Савватий сжимал кочергу: хоть что-то против Онфима. Изуродованная рожа ключника давно одичала в слепоте, и грязная повязка на выжженных глазах пугала больше, чем взгляд: без глаз Онфим был как без души. Савватий не сомневался, что Онфим намерен зарубить его.
— Лычагин, отзовись! — глумливо окликнул слепой ключник.
Он раздувал ноздри, принюхиваясь, и ворочал башкой, вслушиваясь в шум воды: где раздастся плеск от движений Савватия? Слепота не мешала Онфиму быть опаснее, чем хищный и голодный зверь.
Савватий ненароком шевельнулся, и Онфим тотчас махнул топором — Савватий еле сумел увернуться. Кочергой он не достал бы Онфима так, чтобы сразу свалить — Онфим водил перед собой ножом, а на простой удар Онфим ответил бы смертельным. Убивать врага следовало без колебаний; на это требовались решимость и навык, а Савватий был не готов.
— Ты знаешь, что Демидов тут демона держит? — спросил он у Онфима.
Он надеялся, что ключник ещё не растратил всю свою совесть.
— А мне хоть Сатану! — прохрипел Онфим и снова махнул топором — теперь уже на голос, однако Савватий не подставился и отскочил.
— Демидов демону людей жертвует!
Онфим сделал другой бросок, и опять мимо.
Савватий быстро посмотрел на горн. Вода затопила плоскость лещади, а посерёдке сохранялась круглая, как блюдо, дыра с кипящими краями, и в ней бешено скакал родовой пламень. Он отталкивал воду от себя.
Когда-то он был обычным огнём в обычном горне, но в плавильный тигель попали обломки идола, а в огонь — кровь человека, и горн отрыгнул демона, а огонь превратился в родовой пламень. С тех пор как демон был без идола, родовой пламень горел, не угасая, и всё же не мог покинуть своё изначальное место. А сейчас он боролся изо всех сил, и демон тоже боролся.
— Ты же мастер был, Онфим! Тебя за труды уважали! — сказал Савватий. — Что же ты Демидову стал служить, а не заводу?
Онфим, рыча, метнулся на него всем телом, и Савватий в туче брызг шарахнулся в сторону, обрушив кочергу на руку Онфима. Топор отлетел и бултыхнулся, но слепой ключник уловил разворот Савватия и воткнул нож ему в бок. Савватия точно подсекло пополам, и Онфим успел ударить его ещё раз — уже в живот. Савватий с плеском рухнул в воду, выронив кочергу.
Онфим не стал добивать его или искать под водой потерянный топор — некогда: было дело поважнее. Онфим ринулся к жёлобу, чтобы поскорее выдернуть пробку, засаженную Савватием в горло водотока, и освободить речке прежний выход из каземата.
В это же время и Невьяна добралась до часовой каморы. Башня источала горячий свет, и Невьяне казалось, что всё правильно, всё как надо, судьба ей помогает и остаётся только завершить свой порыв победой. Куранты мерно щёлкали, в них что-то подрагивало. Дверь на галдарею была распахнута, словно приглашала к торжеству. В проёме непроглядно чернела зимняя ночь.