Веточка быстро скрылась от ответа в глубине вагона, краем глаза замечая, что и Валера удирает от дотошного дядьки бегом по перрону. А Борис Аркадьевич все горлопанил, переключившись теперь на проводницу.
— Нет, вы мне скажите, что за нравы? Поцелуйчики, кофе в постель, термос в дорогу, обжимания. А где же колечко-то? Роспись где, я вас спрашиваю? — грозно надвигался он на бедняжку.
— Я замужем, я замужем, — лепетала та, оправдываясь за все молодое поколение.
— То-то, смотри! — подвел итог тренер и удалился наконец в купе. Он любил, когда последнее слово оставалось за ним.
— Как насчет эскимо? — хитровато щурясь, предложил он Веточке, распахнув двери в купе.
Она оценила его порыв и не смогла отказаться. Счастливо мурлыча, оба принялись шуршать оберткой, время от времени переглядываясь и хихикая.
Проснулась она в холодном поту. Что-то страшное происходило с ней. Или это был просто ночной кошмар? Рука мелко задрожала, когда Веточка потянулась к графину с водой, заботливо оставленному горничной. Выпила, но при этом половина пролилась на простыни. Как нехорошо, как мерзко. Противная сухость во рту, глаза плохо различают предметы. Да ведь еще ночь, догадалась Веточка.
Да, в Мадриде была ночь. Влажная, густая, черная ночь, которая так напугала Веточку, что уснуть она больше не смогла. Без сил пролежала девушка в постели до утра, дыхание ее было сбивчиво, как и мысли. Она пыталась понять, что с ней происходит, но, кроме обыкновенного перенапряжения, ничего придумать не могла. Что ж, после этих соревнований она основательно отдохнет, поедет куда-нибудь, развеется. Может быть, будет бродить в одиночестве по извилистым улочкам Парижа. Может быть, заведет жаркий роман где-нибудь на берегу Черного моря. Или просто дома завалится на свою огромную кровать, обложится книжками, включит любимого Миронова и попробует стать прежней, беззаботной Веточкой.
— …Ну что же ты сидишь, как клуша?! Скоро выход, а она ни ухом, ни рылом!
Вета подняла на Бориса Аркадьевича изможденный взгляд. Тренер, конечно, и так видел, что с гимнасткой творится неладное, но все еще надеялся на удачу. Какая тут удача с такими-то глазами? Огромные, беспомощные и безумно уставшие, они сияли болезненным светом и, казалось, ничего вокруг не видели.
— Что, ставить Кукурузку? — обреченно спросил Руденко, имея в виду другую свою ученицу, Машу Кукурузову, способную и стремительную девочку, не имеющую, однако, такой потенциальной силы, которая была заложена в Веточке. Именно эта сила заставила девушку вымученно улыбнуться и подняться со скамьи.
— Вы что, Борис Аркадьевич?! Я этого чемпионата полгода ждала!
— Сляжешь, ей-богу, сляжешь. Что мы тогда делать будем? — Руденко вдруг стал похож на обыкновенного старичка-пенсионера, переживающего за бесшабашную внучку. Веточка почувствовала такую жалость и благодарность к этому большому, умному человеку, что не смогла сдержаться и крепко обняла его. Борис Аркадьевич растроганно прижал ее к себе, но уже через секунду привычно и невпопад заорал: — Давай, все, хватит! Иди! Соберись и иди! Ты победишь! Ты уже победила!
На крик заглянула та самая Кукурузка, худощавая длинная девица с напряженным лицом. Она все ждала, когда Веточка окончательно сляжет, чтобы тренер выпустил на ковер ее, Машку Кукурузову. Среди «художниц» уже ходили сплетни о том, что Титова неспроста выглядит так ужасно, — поэтому Мария надеялась, что первые дни соревнований доконают ее. Этого не случилось, Веточка вполне сносно выполнила упражнения с обручем и булавами, нетерпеливо ожидая сегодняшнего дня, чтобы показать класс со своими любимыми «змеями». Эту композицию она готовила самостоятельно, учитывая свой новый интерес к теоретическим знаниям и стараясь гармонично подобрать мелодию, костюм, движения, а главное — запомнить, чтобы потом описать.
Сейчас ей казалось, что все идет насмарку. Нетерпение сменилось вялой апатией, любопытство к чужим номерам — равнодушием и усталостью. А вот за ней, наоборот, наблюдали со все нарастающим интересом. Кукурузка быстренько разнесла сплетню про объятия тренера и Титовой, не забыв упомянуть кислый вид последней и в красках описать ее измученное лицо. Предположения были разные. Кто-то говорил о наркотиках, кто-то намекал на беременность, причем упоминались имена как Максима с Валерой, так и самого Руденко. Когда Веточка вышла из раздевалки, все взгляды русских гимнасток были устремлены на нее. Среди тренеров тоже нашлись любопытствующие, однако они ни о чем не расспрашивали Бориса Аркадьевича, соблюдали все-таки элементарную этику.
Тем временем Веточка невидящими, бессмысленными глазами уставилась на ковер, где виртуозно работала с мячом ее соперница — молодая гимнастка из Канады. Аплодисменты, которыми зрители наградили эту спортсменку по окончании номера, слегка привели в чувство Титову. Девушка взглянула на себя со стороны и ужаснулась: растерянная, жалкая, она стояла, прижавшись к стене, и таращилась в одну точку. От слабости наворачивались на глаза слезы. Звонок мобильного показался ей громовым раскатом, дрожащей рукой она достала телефон из кармашка и еле отыскала нужную клавишу.
— Привет, это Кира. Ты как там?
— Ужасно, — призналась она подруге, двигаясь в сторону раздевалки, чтобы спокойно поговорить.
— Я ведь предупреждала, — почти удовлетворенно сказала та, — сматывайся, пока не поздно. Ты же себя в могилу загонишь!
— Отстань, я нормально выступила.
— А сейчас как себя чувствуешь? Тут Макс рядом, беспокоится.
Веточка устало вздохнула, только Макса с его причитаниями ей сейчас не хватало. Они уже давненько не виделись, и девушка вовсе не стремилась к контакту.
— Так что? Дать ему трубочку?
— Ни в коем случае! Мне скоро на ковер, и я…
Все вдруг поплыло у нее перед глазами, в горле пересохло, и голова, казалось, сейчас треснет от напряжения, как перезревший арбуз. Чувствуя, как бешено, колотится сердце, Веточка сползла по стене на холодный пол.
— Алло? Алло! — напрасно взывала Кира.
А со всех сторон бежали уже к Титовой люди, беспорядочно суетясь и перекликаясь.
…Опять белые стены и потолок, казенная чистота больницы. Откуда-то доносится чужая гортанная речь. В палате прохладно и почти пусто, на тумбочке только стакан с водой. Но пить не хочется, хочется плакать, прижимаясь мокрой щекой к чьему-нибудь надежному плечу, всхлипывать от жалости к себе, причитать и капризничать. Только рядом никого нет, да и не позволила бы себе Веточка ничего подобного. Единственный раз такое случилось после разрыва с Максом, но тогда она немного преувеличивала, жалуясь Кире на свою судьбу. Сейчас было намного больнее, и разочарование в самой себе угнетало больше, чем расставание с возлюбленным.
— Привет, Ветка, — распахнул дверь в палату Борис Аркадьевич, — ну и напугала ты нас!
Она обрадовалась тренеру неимоверно, он казался таким родным, смешным и неуклюжим в голубом докторском халате, накинутом на широкие плечи. Отросшая щетина и настороженный взгляд из-под густых бровей выдавали его беспокойство.
— Ну как ты?
Руденко присел осторожно на краешек кровати.
— Просто отлично. Только обидно очень.
— Не беда, эти соревнования не последние. Кстати, у тебя ужасающе низкие баллы за первые дни выступлений. Я бы тебя выпорол, если бы не твое теперешнее состояние.
— Можете начинать, я на самом деле в порядке.
— Неудивительно. Тебя наизнанку здесь вывернули. Не помнишь, как врачи суетились?
Веточка виновато улыбнулась, в памяти не осталось ничего, кроме тошноты и головокружения. А потом — долгая темнота.
— Ты же головой при падении ударилась. Так что ко всему прочему еще и небольшое сотрясение мозга.
— Ко всему прочему? — Веточка недоуменно приподняла брови.
Тренер нахмурился, встал и зашагал по палате, словно тигр в клетке. Вид у него был одновременно угрожающий и растерянный.
— Понимаешь, девочка, я тебе верю, но происходят странные вещи. Тебе сделали промывание желудка и взяли кровь на анализ. По всему выходит, что ты уже долгое время принимаешь допинг.