Но разве за это нужно совершать такую сложную и дерзкую операцию? Попробовали бы убить Стрельчина, это больше подходило бы для дел врагов России и полковника. Правда, уже пробовали, выжил. Дважды… трижды выжил, когда другие уже померли. Так что это обстоятельство могли учитывать иезуиты.
Между тем, нужно срочно возвращаться в трактир, советоваться с теми пятью бойцами, которые прибыли вместе с ним, и как минимум одного уже сегодня отправлять в Москву. Мало ли как ситуация обернётся, но полковник — да и государь — должны знать, где именно находится ребёнок. Крестник Петра Алексеевича, пусть хранит его Бог, живой. На данный момент это самое главное.
— Окрестят же ироды в латинянство… — сокрушался Игнат по дороге в Еврейскую слободу.
* * *
Иезуиты шли к воротам замка, продолжая оглядываясь.
— Что? Ты увидел кого? — спросил Алесио Маноло у своего брата по Ордену.
— Нас вычислили. Шляхтич пожилой, что стоял и смотрел на дворец, а потом на нас… Я почувствовал его интерес. И он, как только ребенок заплакал, сразу же развернулся и ушел… — задумчиво говорил Петр Абрамович, старик, верный последователь ордена уже как больше пятидесяти лет.
— Поговорим с Яном Казимиром. Пусть пошлет людей изловить, — спокойно отвечал Маноло.
Дверь в воротах открылась.
— Ясновельможный ждет вас, — сообщил секретарь Яна Казимира Сапеги.
Ничего не говоря, процессия из двух монахов, двух же их охранников, кормилицы с ребенком, прошли в ворота. Далеко уходить не нужно было. Тут же, в пристройке к въездным воротам и находится кабинет Сапег. Сейчас его и занимал Ян Казимир.
— Я не могу сказать вам, что доволен всем происходящим, — с порога заявил Ян Казимир. — Мне не нужен этот ребенок. Я человек чести, я сармат! Воин! А не разбойник, ворующий детей.
Иезуиты переглянулись.
— Ты не понимаешь значение того человека, чей сын у нас в руках? Тебе мало объяснили еще там, в Москве? — говорил Петр Абрамович, да таким тоном, что перед ним стоит сущий глупец.
Абрамович лучше владел польским языком. Уже потому, что сам был литвином с польскими, правда и с еврейскими корнями. Но происхождение не важно, уже не важно, учитывая сколь много успел сделать Абрамович для развития Ордена в Речи Посполитой. И сколько он был готов совершить еще. Пусть и года брали свое. Не молод.
— Вы заговорить можете любого. Но мне не нужно вот это все… Словоблудие ваше. Я человек ученый, — отмахнулся Сапега.
— Ты ученый иезуитами, если не забыл. И ты хотел, чтобы тот полковник учил тайно твоих крестьян воевать? Собрался рокошь королю объявлять, или иных ясновельможных магнатов, врагов своих, убивать? — сказал Петр Абрамович. — А еще… Такие сношения с московитом, да еще тогда, как твое посольство не добилось существенных успехов в Москве…
Ох! Как же любил этот человек подобные моменты! Он, в детстве гонимый, унижаемый многими, смог возвысится. И теперь говорил с сильными мира сего не согнутым с три погибели, а смотря в лицо, или даже сверху. Нередко Петр Абрамович и судьбы вершил. Упивался своей властью. Потом хлестал плеткой себя, выгоняя греховность. И все равно… Уже и плетка кажется не такой уж и болезненной, чтобы заставить сдерживать порывы Петра.
— Вы слушали мой разговор с тем полковником? — спросил Ян Казимир, раздражаясь. — Это что? Объявление мне войны со стороны ордена? Подумали, что посольство провалилось. Как бы не так… Тут вы просчитались. И король как слушал меня, так и продолжит это делать.
Иезуиты… старший в роду Сапег не любил этих деятелей. Вечно они суют свой нос куда не надо. И теперь можно же обвинить Яна Казимира в сговоре с московитом. Мало того, так еще и в предательстве. Киев же сдал… За бесценок сделал это, больше в угоду союзникам-имперцам.
Иезуиты не ответили на вопрос хозяина дворца. Но все трое посмотрели на дверь, где с ребенком на руках стояла кормилица и нянька. Женщина быстро поняла, что ей нужно уйти и что ребенок, словно бы протестуя от всей этой ситуации, не успокоится, когда так громко говорят. Кормилица быстро скрылась за дверью. Слуга закрыл вход в кабинет.
— Нужно найти новую кормилицу. Эта слишком много знает, — на латинском языке сказал Моноло.
— Это уже забота ясновельможного пана, — на польском отвечал Абрамович.
— Зачем вам этот полковник? — спросил Ян Казимир, пока еще не выработав свое отношение к происходящему. — Ну умен. Но молод, его скинут бояре русские. Он же выскочка. Или на войне убьют, что скорее всего. Такие вперед всегда рвутся, стремятся первыми умереть.
— А разве же ты не видел, не узрел, что происходило и что происходит? — удивился Абрамович. — Ты же гетман великий, хотя бы в военном деле должен был рассмотреть опасность и для Речи Посполитой и для всего католического мира. Мы теряем даже надежду на то, чтобы Россия стала униятской, не говоря уже о том, чтобы католической.
— Ты, монах, говоришь про то, что русские изобрели штыки? Что они стали более организованы в походах, если верить тому, что нам показывали московиты? — спрашивал Ян Казимир.
— Этот полковник повёл за собой много воинов. Именно он, а никто другой, подавил Стрелецкий бунт в Москве. Тот бунт, на который мы ставили многое. Из-за него, полковника Стрельчина, мы не можем русскому царю предоставить своего наставника. Это полковник предложил уже столько реформ, что русская казна начинает наполняться, а нам нужно, чтобы она была пуста. Если русским ещё удастся поход в Крым, то может родиться у нас на востоке такой Зверь, с которым польский Орёл уже не справится, — объяснял Пётр Абрамович. — Как этого не понимаешь ты, как не хочет уразуметь это круль Ян Сабеский?
Иезуит много говорил о полковнике, что укрылось от глаз Яна Казимира, как и других людей. Говорил, и ясновельможный пан удивлялся, почему он сам не догадался.
— Именно полковник Стрельчин смог победить митрополита… И что будет дальше с Московией, если он и дальше будет продолжать делать то, что делает? — мысль Абрамовича продолжил Алисио Маноло.
— Зачем же было красть его ребёнка? — спросил Ян Казимир Сапега.
— Полковника уже пробовали убить, но это не получается. И нужно вначале с этим человеком поговорить, прежде чем принимать по нему решение. И он будет разговаривать с нами, только