Холодный пот выступил щедро у него на лице, будто он шел по лесу ранним утром и наткнулся на паутину в бисеринках ледяной росы.
Бежать бессмысленно. Если его пропустили, в квартире работает опергруппа. Обратно уже не выпустят. Ловушка захлопнулась.
Он прислонился к стене, пытаясь собраться с мыслями. Несколько секунд, чтобы взять себя в руки.
Почему они действуют так открыто? Наглость МИ свойственна, таким образом напугать, деморализовать — это правильно. Однако глупо. Никто из опытных контрразведчиков не допустит, чтобы шпион, понимая, что все кончено, оставался хоть на малейший промежуток времени предоставленным самому себе. Если при нем материалы, он их может уничтожить, да и себя… уничтожить.
К Фардину вернулось самообладание.
«Нет, тут что-то не то, — подумал он. — И на грабителей не похоже. Замок цел, не взломан…»
Он тихонько приоткрыл дверь и увидел на ковре из Кермана кроссовки тридцать седьмого размера. Поскольку ему лично пришлось выложить за эту растоптанную уже пару, пострадавшую в футбольных баталиях, кругленькую сумму, Фардин прекрасно знал, кому они принадлежат.
— Дильдар! — крикнул он раздраженно, но все же испытав облегчение. — Где ты там?
Из кухни вышел мальчишка с бутербродом в руке и с обманчиво виноватым лицом, однако уверенный в своем праве находиться здесь и шуровать в холодильнике.
— И каким ветром тебя занесло? — Фардин стал разуваться, а развязывая шнурки, заметил, как дрожат пальцы.
Сын дожевывал и не торопился отвечать, рассматривая макушку отца, склонившего над ботинками.
У Дильдара были ключи. Деньги Фардин обычно завозил его матери сам, но видно сын решил выклянчить что-то сверх ежемесячной суммы. Похожий на Фардина серыми глазами, а на мать особенно темной кожей (она из южных районов).
«И наглостью он в нее, — подумал Фардин, поставив ботинки аккуратно, как обычно, носком к носку, задником к заднику. — Только деньги клянчит».
— Убери кроссовки с ковра! Кто тебе разрешил прийти? Ты знаешь, который час? Чумазый и, небось, с грязными руками… Иди умойся, я вызову такси и отправляйся домой. Мать, вообще, знает, что ты здесь?
Фардину не требовались ответы или комментарии. Он читал Дильдара как открытую книгу. Довольно живая мимика мальчишки выдавала его с головой.
— Я хочу остаться. Вы совсем не приходите, — заныл Дильдар. Он обращался к Фардину на вы, как принято во многих семьях Ирана. — Только не говорите, что у вас нет времени, я видел вас несколько раз в нашем квартале. Вы приходили к дедушке Ильфару. А дед врет и сердится. Говорит, что вы у него не были.
Фардин ходил к Рауфу, а не к дяде. Он разозлился, что сын знает больше, чем надо, и хлопнул Дильдара книжкой о водорослях по макушке.
— Я кому сказал, руки мыть! И физиономию. Можешь не хныкать. Сейчас же отправишься домой. Будешь спорить, узнаешь, какая у меня рука тяжелая.
Сгорбившись, Дильдар побрел в ванную комнату.
Фардин старался не приближать его к себе по определенным причинам. Он не мог планировать и прогнозировать собственную жизнь. К тому же, с ним самим дед с бабушкой держали дистанцию, по принципу — знай свое место. Он не хотел и не умел обращаться с сыном по-другому. Никаких нежностей, никаких послаблений. Хотя воспитывала Дильдара по большей части мать, как, чаще всего, и бывает в мусульманских странах.
Умытый, грустный Дильдар вернулся в коридор. Привыкший из матери вить веревки, он наткнулся на отца, как на бетонную стену.
— Уроки, небось, не выучил, отметки плохие. Так? Что ты вдруг тихим стал? — Фардин шагнул к мальчику. Тот испуганно попятился.
— Я, я… — пытался собраться с силами Дильдар. — Разбил…
— Чего ты там бормочешь? — поторопил Фардин, взглянув на наручные часы.
— Разбил, разбил… — продолжил мямлить мальчишка, — портрет.
— Чей, где? — начал терять терпение Фардин.
— Хам… Хаменеи, — голос у Дильдара совсем иссяк, как и остатки его смелости.
— Лучше бы ты башку себе разбил! — Фардин прикинул, не будет ли каких-нибудь политических преследований за разбитый портрет аятоллы Хаменеи. Он решил хотя бы провести отцовскую профилактическую работу: — Ты знаешь, кто такой аятолла Хаменеи? Это наше все! Благодаря ему мы имеем наш Иран, независимый, сильный… Как у тебя, шалопая, рука поднялась?
— Это был кроссовок… Ай!
Дильдар получил крепкую оплеуху от отца.
— Ты еще и ботинком в портрет швырялся?! — закипел Фардин.
— Он не мой. Это Шада. Сначала он в меня кинул, а я ответил и попал… — сдерживая слезы, ответил Дильдар.
— Вот чем ты в школе занимаешься! — Фардин снова замахнулся, Дильдар зажмурился, но не закрылся, покорно ожидая трепки, но Фардин не ударил.
— Мерзавец, бездельник! Хотел велосипед? Ничего не получишь! Тебя выгоняют из школы?
Дильдар приоткрыл один глаз, затем и второй, поглядел удивленно.
— Никто не выгоняет. Учитель велел вам завтра прийти, надо будет деньги за портрет отдать. — Дильдар шагнул назад. — Портрет большой был… Наверное, дорогой…
— У тебя школьная сумка с собой?
Увидев, что Дильдар кивнул, Фардин позвонил бывшей жене.
Он решил оставить сына у себя до утра, а перед работой заехать вместе с ним в школу. Зиба покладисто согласилась, чем вызвала у Фардина подозрение, что она и отправила сына к отцу, чтобы не раскошеливаться на портрет.
— Всыпь ему как следует, — попросила она. — Он совсем не слушается.
— Мать хочет, чтобы я тебе всыпал, — он решил попугать Дильдара. — Надо бы за хулиганские выходки. Скажи спасибо, что я устал. Но ты дождешься у меня, дрянной мальчишка!
Дильдар, опустив голову, ждал вердикта. Но Фардин отправился в спальню, не желая больше разговаривать. Оттуда крикнул:
— Спать ложись в гостиной!
Среди ночи Дильдар пробрался к нему на матрас и, свернувшись калачиком, уснул рядом. Фардин проснулся от его дыхания. Испуганно вздрогнул, увидев почти черный силуэт на светло-серой простыне. Он подтянул одеяло на сторону сына и укрыл его. Затем порывисто встал и вышел на кухню.
Подогревающийся самовар жил своей жизнью, сипел, пофыркивал. В полутьме горел его красный огонек, и проникал свет из окна — этого было достаточно, чтобы не потерять ориентиры на маленькой кухне. Фардин, наверное, с час сидел на табуретке, курил и смотрел в окно. Так и не стал пить чай, просто слушал, как подогревается самовар. Этот звук умиротворял.
…Утром пришлось внимать нотациям строгого учителя. Его отчитали, будто он сам школьник. Фардин осмотрел объект приложения кроссовка Шада. Расколотую раму. Портрет Хомейни уже бережно извлекли.
Шад — афганский мальчишка, в такой же школьной серой рубашке, как у Дильдара, вился в коридоре,