Владимир Маркович остервенело вырвал черный пластик у меня из рук и вытащил наружу его содержимое. Быстро, почти бегло просматривая список своих “достижений” он качал головой. Сильнее и сильнее.
— Ты ничего не сможешь доказать, — прошипел сквозь зубы, хотя сам все прекрасно понимал.
— Смогу.
— Ты поэтому забрался между ног моей дочери? Чтобы до меня добраться?
— Я бы справился и без Олеси.
Это тоже было правдой.
Возможно, что для всех было бы лучше, чтобы наши пути не пересекались. Чтобы Макаров не был настолько тупым и не позволил жене застать его с любовницей за изменой, а потом прошел через публичное унижение, лишение лицензии юриста, потерю всего имущества, имени, репутации.
Мне было бы все равно на чувства его жены и дочери Федорова.
Проблема в том, что эта девочка оказалась не испорченной и жадной до денег стервой. Она словно сорняк в их саду, смогла выжить, пробиться сквозь асфальт и потянутся к солнцу. Поломаная, опустошенная, но с невероятным желанием жить так, как хочет она сама.
Даже если поняла это слишком поздно.
— Что во второй папке?
— Облегченный вариант наказания.
— Разве ты не должен меня шантажировать и предложить отпустить в ответ на какую-нибудь значимую услугу?
— Разве вы не должны умолять меня не пускать все это, — я указал пальцем на черный прямоугольник в его руках, — в ход.
— Ты можешь никогда не покинуть пределы Италии, — Федоров постарался придать голосу нотку злобы.
Я расхохотался. Он производил впечатление возможно садовника, больше тракториста, с натяжкой — престарелого винодела, но никак не мафиози.
— Оставьте свои угрозы для более личных фантазий и игрищ с местными проститутками, если их это впечатляет или у вас еще останутся деньги на подобные услуги. — Я протянул ему белую папку. — Здесь пакет документов на продажу винодельни со всеми активами, землей, производством и складами. Все финансовые операции, которые вы смогли протащить через этот райский уголок и закопать на счетах Мальты, Швейцарии и Кипра — пускай у вас остаются, на достойную старость, но все, что находится в обороте — будет при фирме.
— Я никогда это не подпишу, — Федоров бледнеет. — Это превратит мое существование здесь практически… в ничто. Большая часть денег…
— Я знаю. Но у вас нет времени на размышления, Владимир Маркович. Выбор очень прост: тюрьма или свобода. Денег вы лишитесь в любом случае.
Мужчина еще некоторое время смотрел то на меня, то на бумаги в своих руках, то по сторонам, словно ища поддержку у безразлично спешащих по своим делам итальянцев. Как и любые прохожие они мало обращали внимания на двух незнакомцев, разговаривающих на чужом для них языке.
— Сколько у меня есть времени на принятие решения?
— Время вышло, — коротко ответил, протянув Федорову ручку. — И есть только один шанс. Распишитесь там, где стоят закладки.
Это заняло три минуты. Целых сто восемьдесят секунд. Федоров не прочитал условия, не вникал в подробности и не особо интересовался кому достанутся все эти деньги. Мне? Его жене? Дочери? Какая разница, лишь бы не усугубить свой радикулит на тюремных нарах. До чего же жалкими бывают люди.
Мне все еще сложно было в это поверить.
— Вот, держи. Забирай мою дочь и проваливайте. Чтобы я больше вас никогда не видел!
Как раз в этот момент перед нами застыла Леся с телефоном в руке.
— Звонила мама. Руслана арестовали.
Глава 47
Олеся.
Как только папа и Толя вышли за дверь я почувствовала невероятную легкость.
Словно наш диалог походил на медленную пытку. И вот он исчез из поля зрения и ребра перестало сдавливать, а руки дрожать. Последний раз нечто подобное я почувствовала, когда проснулась после операции. Было легко. Страшно из-за неизвестности, но легко, потому что самое ужасное испытание осталось позади.
Сейчас также.
С папой мы никогда не были особо близки. Он не катал меня зимой на санках, а летом не брал на рыбалку. Не угощал пивом тайком от мамы, когда смотрел футбол. Он в принципе его не смотрел и считал это спортом для тупых необразованных мужланов.
Несмотря на все эти “не” он все же был моим папой, я любила его и уважала. Так заложено в любом ребенке с самого рождения и до… пожалуй до того, как он не начинает понимать что-то очень важное о своих родителях. И это либо делает ваши отношения крепче, либо начинает их ломать, медленно, но неотвратимо.
Бесцельно слоняясь из угла в угол по небольшому периметру, я рассматривала предметы интерьера. Все выглядело крайне скромно, даже аскетично. Никто бы не смог заподозрить человека, живущего здесь, в отмывании сумм, которые заканчивались шестью и более нулями.
И что папа с ними намеревался делать?
Я могла понять что именно сделал бы Руслан. Купил бы дом — более дорогой и пафосный чем этот. Как минимум на два этажа и на три места в гараже для машин. Он часто повторял, что в нашем автопарке не хватало “тачки для выброса адреналина”. Конечно за этой покупкой он бы обзавелся спортивным автомобилем. Собакой элитной породы и горничной. В принципе персоналом, который бы сделал его жизнь проще.
У моего почти бывшего мужа были весьма примитивные мечты.
И вкусы.
От мыслей меня отвлек звонок мобильника. Мама подала несколько гудков и сбросила. Пришлось перезвонить ей через мессенджер.
— Что-то случилось, мам?
— Даже не поздороваешься? — строго и осуждающе.
— Прости, привет, — пробубнила, но почему-то вины за собой не почувствовала. Лишь как еще один камешек из пирамидки наших когда-то хороших отношений выпал и укатился прочь.
— Вы нашли Володю?
— Нашли.
— И как… он?
Вопрос звучал странно. Она хотела, чтобы у него все было плохо или хорошо? Хотела, чтобы он мучился от угрызений совести и умолял принять его назад или готова была отпустить ситуацию, лишь бы ни ей самой ни мне ничего не угрожало.
— О тебе не спрашивал, — брякнула первое, что пришло в голову.
— Ты стала очень жесткой, после того как решила разойтись с Русланом.
— Хватит! — как же бесило ее подобострастное отношение к Макарову.
— Что хватит, Олеся? Почему ты там, а не здесь? Почему ты не поддерживаешь мужа в такой тяжелый для него период?
Тяжелый период!
От негодования и возмущения я едва смогла сдержать рвущиеся наружу оскорбления. Пальцы вцепились в бархатную на ощупь зеленую обивку дивана. Мягкий материал приятно лоснился по ладонью, но не успокаивал.
— Я почти в разводе, мама. Пора бы тебе уже с этим смириться. И в том зале суда нас было двое. Руслан не раскаивался в измене. И обо всем остальном он тоже не жалеет. Так что давай закроем эту тему раз и навсегда. Что с Макаровым происходит сейчас меня не касается. Его может поддержать Белова, которая так отчаянно стремилась на мое место.
И вроде сказала все четко, без запинок. Объяснила внятно.
— Ты такая дура, Олеся!
— Я сейчас положу трубку.
— Да как угодно. Но пока ты развлекаешься в Италии со своим адвокатишкой, твоего мужа посадили в тюрьму по подозрению в подтасовке каких-то документов и финансовых махинациях. Руслана оклеветали, возможно даже твой Щербинский, а ты…
Я нажала отбой. Быстро. Легко.
Прислушалась к себе.
Трогает ли меня эта новость? Нет. Изменит ли это мое к нему отношение? Тоже нет.
Телефон в руке молчал. Мама либо продолжала что-то выговаривать мне в трубку, так и не понимая, что я уже отключилась, либо все поняла и сейчас старательно разыгрывает мелодраму для Бэллы Изольдовны.
Я же больше не могла находится в душном пространстве чужого дома и поспешила на улицу, чтобы найти Толю и папу. Они сидели на скамье не очень далеко. О чем-то негромко переговариваясь. В руках у отца была белая папка и ручка. Пока Щербинский ему что-то говорил, тот подписывал бумаги.
Они заметилили меня не сразу, точнее не заметили вовсе, потому что я услышала то, что наверно никогда бы услышать не хотела.