Джени тяжело вздохнула сквозь слезы. Бабушка успокаивающе похлопала ее по руке.
– Знаешь, детка, мы, цветные, как ветви без корней, и жизнь у нас странная. Я родилась в рабстве, и мне не дано было осуществить свои мечты о том, какой должна быть жизнь женщины. В этом ужас рабства. Тебе никого не победить, поэтому нужно затаиться, пока не сможешь забрать у них то, что тебе нужно. Я не хотела работать в поле или заниматься скотом. И я не хотела, чтобы моя дочь этим занималась. Я не хотела, чтобы все произошло так, как случилось. Мне ненавистно было твое рождение. Но тогда же я возблагодарила Бога, потому что получила второй шанс. Больше всего мне хотелось произнести проповедь о цветных женщинах, которые заняли почетное место в жизни, но у меня не было кафедры. Свободу я встретила с маленькой дочкой на руках, и тогда я решила взяться за щетки и кастрюли, чтобы проложить ей путь сквозь дебри. Я хотела, чтобы она получила все то, чего не было у меня. Но она потерялась где‑то по дороге, а потом я узнала, что в мире есть ты. И когда я укачивала тебя по ночам, я решила сохранить эту проповедь для тебя. Я ждала очень долго, Джени, но для меня нет ничего непосильного, если я буду знать, что ты заняла достойное место, как я и мечтала.
Старая Нэнни укачивала Джени, как ребенка, и думала, думала, думала… Мысленные образы рождали чувства, а чувства вызывали из глубин сердца воспоминания о страшных событиях.
– Когда я работала на большой плантации, рядом с Саванной, туда прискакал всадник с сообщением, что Шерман взял Атланту [12]. Сын Марси Роберт был убит при Чикамауге [13]. Он схватил ружье, оседлал лучшую лошадь и вместе со стариками и мальчишками отправился гнать янки назад в Теннесси.
Все рыдали, кричали и махали мужчинам, которые уходили на войну. Но я ничего не видела, потому что твоей маме была всего неделя, и я все еще была слаба. Но он сделал вид, что забыл что‑то, вернулся, прибежал в мою хижину и в последний раз взъерошил мне волосы. А потом потянул меня за большой палец ноги, как всегда делал. И потом он поскакал за остальными, как молния. Я слышала, как они хохотали над ним.
В тот день мрачная тишина царила и в большом доме, и в хижинах рабов.
Я лежала в постели, когда поздним холодным вечером в мой дом пришла Мистис. Она распахнула дверь и молча стояла на пороге, всматриваясь в мое лицо. Казалось, она сотню лет прожила в январе, не зная ни единого дня весны.
– Нэнни, я пришла посмотреть на твоего ребенка.
Я пыталась не чувствовать ледяного холода, исходящего от нее, но ничего не получилось. Я не могла сдвинуться с места, как ни старалась.
– Тебе лучше открыть личико своего ребенка – и побыстрее! – рявкнула она. – Похоже, ты, мадам, не знаешь, кто Мистис на этой плантации. Но я тебе покажу!
Я уже собралась с силами и откинула одеяльце так, чтобы она могла видеть головку и личико девочки.
– Ниггер! Почему у твоего ребенка серые глаза и прямые волосы?
Она начала хлестать меня по щекам так, что у меня чуть зубы не вылетели. Я старалась не поддаваться боли и старалась поскорее укрыть одеяльцем своего ребенка. Но последний удар обжег меня как огнем. Я с трудом сдерживала слезы и не шевелилась. Но она продолжала допрашивать меня, почему мой ребенок похож на белого. Она спросила меня об этом раз двадцать пять или тридцать. И тогда я сказала ей:
– Я ничего не знаю, кроме того, что мне велено делать, потому что всего лишь ниггер и рабыня.
Она не успокоилась, но сил избивать меня у нее больше не было. Она подошла к изножью постели и вытерла руки платком.
– Не собираюсь больше мараться об тебя. Утром надсмотрщик привяжет тебя к столбу, поставит на колени и спустит шкуру с твоей бледной спины. Сотня плетей по голой спине! Тебя будут лупить, пока кровь не покроет твои пятки! Я сама буду считать удары! И если это убьет тебя, такую потерю я переживу. А когда этому ублюдку исполнится месяц, я продам его куда подальше.
Она выскочила из хижины, унося ледяной холод с собой.
Я знала, что еще слаба, но не думала об этом. В полной темноте я закутала малышку, как только смогла, и побежала к болотам.
Я знала, что здесь полно гадюк и других ядовитых змей, но они пугали меня меньше, чем то, что ждало на плантации. Я пряталась здесь день и ночь, а когда малышка начинала плакать, кормила ее грудью, чтобы никто нас не услышал и не нашел.
Никто не знал, где мы прячемся, и Господь милосердный сделал так, что меня не поймали.
Не знаю, как мое молоко не убило ребенка, – ведь я была так напугана и несчастна. Меня пугало уханье сов, треск и движение кипарисовых веток после темноты. Раза три я слышала, как мимо меня крались пантеры. Но со мной ничего не случилось, потому что Господь присматривал за мной.
А потом среди ночи я услышала гром пушек.
Это продолжалось всю ночь. Наутро я увидела вдали большой корабль и много лодок. Я укутала Лифи мхом, устроила ее в развилке ветвей на дереве и отправилась на берег. Там я увидела солдат в синей форме [14] и вспомнила, как до этого люди говорили, что Шерман придет на кораблях в Саванну и освободит всех рабов. Я вернулась к болотам, взяла ребенка и пошла искать место, где можно было устроиться.
Но до Большой капитуляции Ричмонда было еще далеко. В тот день большой колокол звонил в Атланте. Все солдаты в серой форме должны были прийти к Молтри и закопать свои сабли в знак того, что они никогда больше не будут сражаться в защиту рабства. И тогда мы поняли, что стали свободными.
Я никогда не была замужем, хотя могла бы выйти много раз. Но я не хотела, чтобы кто-то обижал мою девочку. Я нашла добрых белых людей и с ними приехала