– Почему ты так решила?
– Потому что я ненавижу его голову – такую вытянутую с одной стороны и такую плоскую по бокам! И ненавижу жирную складку у него на шее.
– Он же не виноват, что у него такая голова. Ты говоришь глупости.
– Мне нет дела, кто виноват. Мне она просто не нравится! И у него слишком большой живот, а ногти на ногах похожи на копыта мула. И неважно, что он каждый вечер, прежде чем лечь в постель, моет ноги! Этого не скрыть, потому что я приношу ему воду. И я предпочла бы, чтобы меня застрелили, только чтобы не лежать с ним в постели, не отворачиваться и не хватать ртом воздух, пока он рядом. Он даже ни о чем приятном никогда не говорит!
Джени заплакала.
– Я так хотела, чтобы все было хорошо, – сидела под грушей и мечтала… А теперь…
– Нет смысла плакать, Джени. Бабушка сама прошла долгий путь. Люди всегда плачут из-за одного или другого. Поверь, лучше оставить все как есть. Ты еще молода, вся жизнь у тебя впереди. И никто не знает, что может случиться с тобой. Наберись терпения, детка. Ты скоро будешь думать по-другому.
Сурово отчитав Джени, Нэнни отправила ее домой. Но на сердце у нее было тяжело. Весь день за работой она думала о внучке и, придя в свой маленький домик, простояла на коленях так долго, что полностью позабыла о себе. Разум Нэнни превратился в большой бассейн, где плавали слова, воспоминания, мысли и чувства. Стоя на своих старых коленях, Нэнни проникла в эту бесконечность сознательной боли. Ближе к утру она пробормотала:
– Господи, Тебе известно, что у меня на сердце! Я сделала все, что только смогла. Остальное за Тобой…
Она поднялась с колен и рухнула на постель. Через месяц Нэнни умерла.
А Джени ждала времени цветения, потом времени зелени, а потом оранжевого времени. Но когда пыльца вновь позолотила солнце и окутала мир, Джени стала выходить к калитке и ждать чего‑то. Чего? Она и сама не знала. Она дышала глубоко и прерывисто. Она знала то, о чем ей никто не говорил. Она понимала речь деревьев и ветра. Часто разговаривала с падающими семенами: «Надеюсь, ты упадешь в мягкую землю». Джени слышала, как семена, падая, разговаривали друг с другом. Она знала, что мир – это жеребец, пасущийся на голубых пастбищах эфира. Она знала, что Бог каждый вечер разрушает старый мир и до рассвета строит новый. Как чудесно было видеть, как этот мир с первыми лучами солнца обретает форму и восстает из серой пыли творения. Знакомые люди и вещи ее не интересовали, поэтому она стояла у калитки и смотрела на дорогу. Теперь она знала, что брак – это не любовь. Первая ее мечта умерла, и она стала женщиной.
Глава 4
И года не прошло со дня свадьбы, как Джени заметила, что муж перестал говорить с ней стихами. Он больше не любовался ее длинными черными волосами и не перебирал их пальцами. Однажды он сказал ей:
– Я могу принести дрова и наколоть их для тебя, но уж будь добра, носи их на кухню сама. Моя первая жена никогда не требовала, чтобы я колол дрова. Она хватала топор и делала это сама, как мужчина. Ты слишком избаловалась!
А Джени ему ответила:
– Я тоже могу настоять на своем. Если ты не можешь рубить и колоть дрова, то обходись без ужина. Уж простите мою вольность, мистер Килликс, но я не собираюсь колоть дрова.
– Ты знаешь, что я могу наколоть для тебя дров. Даже если ты будешь такой же ядовитой, как сейчас. Мы с твоей бабушкой избаловали тебя, и теперь мне приходится это расхлебывать.
Как‑то утром он позвал Джени из кухни в амбар. У калитки стоял запряженный мул.
– Иди-ка сюда, малышка, помоги мне. Я должен уехать, а ты нарежь семенной картофель.
– Куда ты едешь?
– В Лейк-Сити, поговорить с одним человеком о муле.
– А зачем тебе два мула? Нам и одного достаточно.
– Нет, на этот раз мне нужна пара. Осенью картошки будет мало, и цены вырастут. Мне понадобится два плуга, а тот человек, о котором я говорю, продает мула такого спокойного, что с ним сможет управиться даже женщина.
Логан перестал жевать табак и пристально смотрел на Джени, ожидая ее ответа.
– В общем, я подумал, что нужно поехать и посмотреть.
Он снова посмотрел на Джени и сглотнул. Но Джени сказала только:
– Я порежу для тебя картошку. Когда ты вернешься?
– Не знаю точно. Наверное, на закате. Дорога долгая – особенно если на обратном пути мне придется вести мула.
Закончив домашние дела, Джени пошла в амбар заняться картошкой. Но потом она перетащила все во двор, откуда была видна дорога. Полуденное солнце пробивалось сквозь листву дуба, под которым она сидела, и на земле появились кружевные узоры. Джени просидела за работой довольно долго – и тут с дороги донесся свист.
Она увидела городского, хорошо одетого мужчину в шляпе набекрень – в здешних местах так не носили. Пальто было небрежно перекинуто через руку, а рубашка с шелковыми рукавами могла изумить весь мир. Мужчина насвистывал, утирал лицо и шел так, словно точно знал, куда направляется. У него была темная кожа, но, на взгляд Джени, он вел себя так, как мистер Уошберн или кто‑то в этом роде. Откуда он взялся? Куда идет? Он не смотрел в ее сторону – только перед собой. Поэтому Джени кинулась к колонке и принялась с шумом качать воду. Мужчина остановился, посмотрел на нее, а потом попросил напиться.
Пока он пил, Джени как следует его рассмотрела. Они познакомились.
Его звали Джо Старкс, он был родом из Джорджии. Всю жизнь он работал на белых и скопил около трехсот долларов. Он услышал, что здесь, во Флориде, будет новый штат, и решил посмотреть. А узнав про город, который цветные построили для себя, точно понял, что хочет жить здесь. Ведь если человек что‑то строит, то становится хозяином.
Джону всегда хотелось заняться чем‑то важным, но белые не давали. Он прожил на земле почти тридцать лет, прежде чем подвернулся такой шанс. И здесь он точно станет важным человеком.
– А где твои папа и мама, Джени?
– Они умерли, наверное… Я ничего не знаю про них, меня воспитывала бабушка. Но она тоже умерла.
– Умерла?!