Подругу она нашла на ступеньках заднего крыльца. Лампы горели, дымоходы были прочищены.
– Привет, Джени, как дела?
– Нормально… Пытаюсь чуть-чуть прийти в себя и стряхнуть пыль с ног, – улыбнулась Джени.
– Вижу. Подруга, ты отлично выглядишь. Черт, ты выглядишь как собственная дочь! – Они рассмеялись. – Даже в этих рабочих штанах ты чертовски женственна.
– Да ладно тебе! Ладно! Ты, наверное, думаешь, принесу-ка я ей что‑нибудь, а то у нее в доме ничего, кроме нее самой, нет.
– Это и так много. Друзьям ничего другого и не надо.
– Могла бы и не льстить, Фиби, потому что я знаю – это от чистого сердца, – Джени протянула подруге руку. – Господи, Фиби! Ничего лучше ты и придумать не могла! У меня сегодня и крошки в животе не было – пришлось придавить желудок рукой. – Подруги снова рассмеялись. – Давай миску сюда и садись.
– Я знала, что ты голодная. А топить печь в темноте не время. Мулатский рис получился не очень – маловато бекона и жира, но голод утолить сойдет.
– Скажу тебе через минутку, – буркнула Джени, поднимая крышку. – Подруга, это даже слишком хорошо! Похоже, у тебя волшебница на кухне завелась…
– Еды немного, Джени. Но завтра я принесу тебе что‑нибудь получше, раз уж ты вернулась.
Джени с аппетитом жевала и не ответила. Разноцветное облако, подсвеченное заходящим солнцем, медленно плыло прочь.
– Вот, Фиби, бери свою миску. В пустой посуде смысла мало. А полная всегда пригодится.
Фиби рассмеялась грубоватой шутке.
– Ты такая же шутница, как и раньше.
– Дай мне тряпку, дорогая, вон там, под креслом, рядом с тобой… Хочу ноги обтереть.
Джени схватила тряпку и начала энергично тереть ноги.
С дороги до них донесся громкий хохот.
– Вижу, сплетницы по-прежнему сидят на старом месте. Уверена, что они перемывают мне кости.
– Ну конечно. Знаешь, если проходишь мимо людей и ничего им не говоришь, они начинают придумывать всякое про твою жизнь и припоминать все, что ты сделала. Они знают про тебя больше, чем ты сама. Завистливое сердце – предательское ухо. Они «слышали» о тебе именно то, что должно было произойти, по их мнению.
– Если Бог о них больше не думает, то думаю я: они всего лишь мяч, затерявшийся в высокой траве.
– Я слышу, что они говорят, потому что они всегда собираются на моем крыльце – ведь оно выходит на главную дорогу. Мой муж порой злится на них и разгоняет по домам.
– Вот и сейчас Сэм их разогнал. Они поднялись с твоих кресел.
– Да, Сэм велел им идти в церковь, а то вдруг наступит день Страшного суда. Тогда все секреты раскроются – и они наверняка захотят быть там и все услышать.
– Сэм тоже шутник! Рядом с ним не заскучаешь!
– Угу, – кивнула Фиби. – Он говорит, что и сам намерен быть там, чтобы узнать, кто украл его трубку из кукурузного початка.
– Фиби, твой Сэм – просто умора! Обхохочешься!
– Эти негры будут перемывать тебе кости, пока не поспешат на Страшный суд – да и то лишь для того, чтобы узнать о тебе то, чего узнать не успели. Тебе лучше посмешить и рассказать им о том, как вы с Кексом поженились. А если он забрал твои деньги и сбежал с какой‑то девчонкой, то расскажи, где он сейчас и где вся твоя одежда, раз уж ты пришла домой в рабочих штанах.
– Я не собираюсь ничего им рассказывать, Фиби. Они не стоят того. Впрочем, если захочешь, можешь рассказать им, что я скажу. Это будет то же самое, как если бы рассказала я сама.
– Если ты так хочешь, я расскажу им все, что ты захочешь.
– Для начала скажу, что такие, как они, слишком много времени тратят на разговоры о том, в чем они ни черта не понимают. Они хотят узнать, как я любила Кекса и правильно все получилось или нет! Им нет дела до того, что жизнь – это месиво из кукурузных клецок, а любовь – это одеяло!
– Пока им есть кому мыть кости, им все равно, о ком и о чем болтать. Особенно если можно перетряхнуть грязное белье.
– Если они хотят понять и узнать, почему бы им не прийти и не обняться? А потом можно было бы посидеть и поговорить. Я была делегатом в большой ассоциации жизни. Точно! Большая ложа, большая конференция жизни – вот где я была в эти полтора года, пока вы меня не видели.
Они сидели рядом в сумерках. Фиби страстно хотелось прочувствовать то же, что и Джени, но она боялась проявить интерес, чтобы Джени не сочла ее слишком любопытной. Джени же испытывала самое страстное человеческое желание – желание откровения. Фиби надолго прикусила язык, но ноги выдавали ее нетерпение. И Джени заговорила.
– Они могут не переживать за меня и за мою одежду. 900 долларов по-прежнему лежат в банке. Кекс заставил меня надеть это – и идти за ним. Он не потратил ни цента из моих денег и не бросил меня ради девчонки. Он принес мне все утешение мира. Он и сам сказал бы это, если бы был здесь. Если бы не ушел.
Глаза у Фиби расширились от любопытства.
– Кекс ушел?
– Да, Фиби, Кекс ушел. И только поэтому я снова здесь – потому что у меня не осталось ничего, что могло бы сделать меня счастливой, где бы я ни была. В Эверглейдсе, здесь или в грязи.
– Мне трудно понять твои слова, как ты говоришь. Мне порой трудно тебя понять.
– Нет смысла рассказывать тебе, если я не сумею сделать так, чтобы ты поняла. Пока ты не увидишь, мех и шкура норки не отличается от шкуры енота. Погоди-ка, Фиби, Сэм разве не ждет тебя на ужин?
– Все готово и стоит на столе. Если ему не хватит ума поесть, значит, сам виноват.
– Ну тогда давай сядем и поговорим. Я открыла все окна и двери, чтобы немного проветрить дом. Фиби, мы двадцать лет были лучшими подругами, и я всегда могла положиться на твои советы. И говорить с тобой я буду как с лучшей подругой.
Время старит все – и дружбу тоже. Джени говорила, и юные сумерки стали жуткой старой ночью.
Глава 2
Джени представляла свою жизнь как огромное дерево, где все страдало, все радовалось, все делалось и переделывалось. Рассвет и закат – все было