— Эту тоже! — крикнул Труми, показывая на блондинку со смазливым личиком.
Бах! Симпатичное личико конвульсивно скривилось и застыло; стенографистка свалилась на свой маленький столик. Карта на стене снова засветилась, но слабо, ибо что могут значить двадцать роботов?
Сынок кивнул второму телохранителю. Тот, сжимая под мышкой костыль из нержавеющей стали, подскочил к нему и свободной рукой обнял Сынка Труми за жирные плечи.
— Ну, молодой хозяин, — произнес он с мелодичным акцентом, — обопрись теперь на плечо Длинного Джона…
— Убрать их, — резко приказал Сынок. Он столкнул председателя совета с кресла и с помощью роботов сам уселся в него. — Убрать их отсюда немедленно, слышите? Я сыт по горло этими изменниками. Я хочу, чтобы они делали то, что я говорю!
— Святая правда, молодой хозяин. Длинный Джон…
— За работу! И ты, Дэви, тоже! Я хочу пообедать.
— Понятное дело, хотите, мистер Труми. Все уже готово. — Робот Крокетт пинком отодвинул лежащего на полу советника, освобождая место для процессии роботов-официантов, как раз входившей из коридора в зал.
Сынок начал есть.
Он ел, пока еда не превратилась в пытку, а потом сидел в кресле, всхлипывая и обхватив руками стол, пока снова не смог есть.
— Мистер Труми, — озабоченно сказал робот Крокетт, — не стоит ли вам чуточку воздержаться? Вы же знаете, что доктор Эсхилос не любит, когда вы слишком много едите.
— Ненавижу доктора! — злобно ответил Труми, сметая тарелки со стола. Они упали с грохотом и звоном и покатились по полу, а он с трудом поднялся с кресла и, шатаясь, без посторонней помощи доковылял до окна. — Ненавижу доктора! — снова проревел он, всхлипывая и глядя сквозь слезы в окно, на свое королевство, где куда-то спешили толпы людей, маршировали солдаты и шумел прибой. Жирные плечи тряслись от боли. Ему казалось, что в горло ему сыплются раскаленные уголья, зазубренными краями разрезая все, что попадается на пути. — Отведите меня обратно, — всхлипывая, сказал он роботам. — Подальше от этих изменников! Отведите меня домой!
4Как вы сами видите, — сказал Рузенберг, — он опасен.
Гаррик задумчиво глядел в сторону Норт-Гардиан.
— Я лучше посмотрю пленки, — сказал он.
Девушка сразу же схватила катушку и начала вставлять ее в проектор. «Опасен. Да, — мысленно согласился Гаррик, — этот Труми опасен». Опасен для уравновешенного, стабильного мира, поскольку хватит одного Труми, чтобы нарушить стабильность. В течение многих тысячелетий общество училось искусству осторожно идти по канату. Действительно, это была работа для психолога…
А Гаррику не доставляло никакого удовольствия сознавать, что ему всего двадцать четыре года.
— Готово, — сообщила девушка.
— Просмотрите это, — сказал Рузенберг. — Потом, когда изучите все пленки, касающиеся Труми, мы вам покажем кое-что еще. Одного из его роботов. Но сначала советую познакомиться с материалами.
— Ну, поехали, — сказал Гаррик.
Девушка нажала кнопку, и перед ним в цвете и в трех измерениях появилась в миниатюре вся жизнь Андерсона Труми.
У роботов есть глаза; а куда бы ни отправлялись роботы, туда же отправляются глаза Центрального Робота. А роботы бывают везде. Катушка с лентой, содержавшей историю жизни Сынка Труми, была взята из архива Центрального Робота.
Пленки воспроизводились на шарообразном экране высотой в десять дюймов, хрустальном шаре, позволявшем заглянуть в прошлое. Сначала появились картины, зарегистрированные глазами роботов из детской Сынка Труми. Одинокий мальчик, потерявшийся в огромной комнате двадцать лет назад.
— Отвратительно! — содрогнулась Кэтрин Пендер, наморщив нос. — Как люди могли так жить?
— Не мешайте смотреть, — сказал Гаррик. — Это очень важно.
Фигурка маленького мальчика в шаре пинком расшвыряла игрушки и с рыданиями бросилась на огромную кровать. Гаррик прикрыл глаза и в раздумье наморщил лоб. Да, пленки показывали объективные факты, но психолога интересовала субъективная реальность, скрывавшаяся за этими фактами. Он пинает свои игрушки. Но почему? Потому что сыт ими по горло — а почему он сыт ими по горло? Потому что он их боится? Он пинает свои игрушки. Потому что… это плохие игрушки? Он ненавидит их! Он отвергает их! Он хочет…
Шарообразный экран засветился голубым. Гаррик заморгал; фрагмент кончился.
Цвета поплыли и внезапно образовали четкую картину. Андерсон Труми — юноша. Гаррик почти сразу узнал эту сцену — дело происходило здесь, на Фишермен-Айленд, в каком-то приятном месте с видом на воду. Бар, а в глубине его прыщавый двадцатилетний Андерсон Труми угрюмо глядит в пустой стакан. Картина была зарегистрирована глазами робота-бармена.
Андерсон Труми плакал.
И снова это был лишь объективный факт, а что скрывалось за этим фактом? Труми пил, пил. Почему? Пить, пить… Внезапно, потрясенный, Гаррик понял, что это за напиток — золотая газированная жидкость. Не отравляющая, не вызывающая привыкания! Труми не был пьяницей, нечто иное заставляло его пить, пить, обязательно пить, ни в коем случае не переставать пить, поскольку иначе…
И снова голубая вспышка.
Это был еще не конец, пленка представляла Труми, лихорадочно собиравшего произведения искусства. Труми, украшающего дворец, Труми в кругосветном путешествии и Труми, возвращающегося на Фишермен-Айленд.
И это был действительно конец.
— Вот материалы, — сказал Рузенберг. — Конечно, если вы хотите посмотреть сырые, еще не обработанные пленки, мы можем получить их у Центрального Робота, но…
— Нет. — В такой ситуации лучше было держаться подальше от Центрального Робота; кроме того, кое-что в его мыслях уже начало вырисовываться.
— Пустите еще раз первую пленку, — попросил Гаррик, — кажется, там кое-что есть…
Гаррик заполнил бланк заявки и вручил его Кэтрин Пендер. Девушка бросила взгляд на листок, подняла брови, пожала плечами и вышла.
Когда она вернулась, Рузенберг уже отвел Гаррика в комнату, где лежал скованный цепями пойманный робот Труми.
— Он отключился от Центрального Робота, — пояснил Рузенберг. — Вы понимаете, что это означает. Только представьте себе! Труми не только построил для себя целый город, но и создал собственного Центрального