Тот факт, что Эдвина не воспользовалась своим карт-бланшем, чтобы осуществить то, что мы сделали сегодня, вселяет в меня надежду. Это значит, что для нее это было так же реально, как и для меня. Никакая не игра.
Когда наше дыхание выравнивается, Эдвина поднимает щеку с моей груди и опирается подбородком на нее. Я не убираю руку, продолжая кончиками пальцев водить по ее спине. Она изучает мое лицо, обводя контур челюсти, потом — заостренного уха. Большим пальцем проводит по золотой серьге в мочке, и в голову мгновенно приходит видение, как я делал то же самое с ее клитором.
От одной этой мысли член дергается, но, когда она тихо выдыхает с какой-то грустью, я отбрасываю подобные образы.
Она дарит мне печальную улыбку, переплетает пальцы на моей груди и кладет на них подбородок.
— Что нам делать, Уильям?
Не только я понял, что проблемы еще не решены. Я провожу рукой по ее позвоночнику, удерживая желание сжать ее упругие бедра.
— По поводу контракта?
— Наши чувства ничего не меняют, — отвечает она. — Мы оба его хотим.
Она права. И все, что между нами сейчас рождается, еще слишком ново, чтобы связывать с ним обещания. Хотя часть меня готова выпалить, что если я выиграю, то позабочусь о ней. Что мы поженимся, если придется, ведь это один из способов получить гражданство на острове. Но я бы не хотел для нас союза, построенного на необходимости. Да и Эдвина тоже. Она и так не в восторге от традиционного брака, а ее гордость слишком яркая, смелая и прекрасная, чтобы ее гасить. А ведь именно это случится, если ей придется зависеть от любовника. Она не сможет расцвести, пока не заработает желаемое сама.
Но я не могу просто так отдать ей победу. Этот контракт нужен мне не меньше, чем Эдвине. Он нужен и Кэсси.
Остается лишь решение, которое я уже предлагал.
Я смещаюсь набок, прижимая ее голову к изгибу своей руки, пока мы не оказываемся лицом к лицу.
— Давай расторгнем пари.
Ее глаза печально опускаются, и она прикусывает нижнюю губу. Я даже не пытаюсь почувствовать раздражение из-за ее колебаний: понимаю, почему ей так важно держаться за это преимущество. Она все еще ведет с разницей в одно очко и теперь знает, что я не могу играть в эту игру. Сегодня я это доказал — и ей, и себе.
После нашего разговора на крыше я думал, что смирился и готов сделать то, что нужно, но ошибся. От одной мысли, чтобы выпить с Обри, а уж тем более поцеловать ее, меня передергивает. Последнее, чего я хочу, — это давать кому-то надежду, когда мое сердце полностью принадлежит Эдвине.
Она опускает взгляд.
— Это ведь правильное решение, да?
— Да, — шепчу я, проводя кончиками пальцев по ее щеке. Она все так же не поднимает на меня глаз. — Если тебе нужно больше времени, мы можем не делать этого сейчас.
Она утыкается лицом в мою грудь.
— Ты думаешь, я ужасный человек? Потому что не готова отказаться от своего преимущества?
— Конечно нет.
— Просто… я хочу этого так сильно. Это одно очко, на которое я опережаю тебя, гарантирует мне победу, если мы не будем дальше продвигаться в нашем пари. Я получу контракт и смогу жить здесь. А это… это еще и единственный способ быть с тобой.
Сердце сжимается. Ненавижу, что она права. Что будет с нами, если выиграю я? Ей придется вернуться в Бреттон, и тогда что? Мы будем тянуть отношения на расстоянии, пока она подает заявку на гражданство и надеется, что ее одобрят? Или я, наконец, завоюю ее сердце настолько, что она согласится на брак и получит гражданство таким образом? А что с ее финансовым положением в это время? С карьерой?
Черт побери, это те вопросы, над которыми ломают голову пары, прожившие вместе годы. А наши признания пока что слишком хрупки — семена без корней. Мы еще не готовы принимать такие тяжелые решения.
Ее голос дрожит, когда она вновь заговаривает:
— А если выиграю я? Что, если ты возненавидишь меня…
— Эдвина. — Я чуть отстраняюсь и осторожно поднимаю ее подбородок пальцем, чтобы она посмотрела на меня. — Обещаю всем сердцем, что не буду держать на тебя зла, если победишь ты. Мои чувства к тебе не изменятся.
Вот обещание, которое она сможет принять без сомнений.
Она смотрит мне в глаза долгие удары сердца, потом наконец кивает. Я отпускаю ее подбородок, и она снова прячется у меня на груди. Мы молчим какое-то время, но тишина становится тяжелой. Ее дыхание вдруг слишком тихое, объятия слишком напряженные.
— Расскажешь мне про Джун?
Ее вопрос прорезает сердце, выкачивая из него все тепло, в котором я только что утопал. Это последнее, к чему я был готов. Правда, которую я скрывал. Намекал, но ни разу не говорил прямо.
До этого момента казалось, что еще слишком рано. Этот секрет нельзя было доверить тому, кто всего лишь мой соперник, как бы мне ни хотелось, чтобы она была для меня большим. Если бы она не стала для меня большим, то и знать ей об этом было незачем.
А теперь…
Черт. Теперь, кажется, уже слишком поздно.
Сердце забивает тревожный ритм.
Эдвина снова поднимает голову, нахмурив брови.
— Ты же рассказывал другим. Ты говорил Джолин. Почему не расскажешь мне?
Я сглатываю сухость в горле.
— Эта история не для тебя.
— Почему? — она выскальзывает из моих рук, садится. — Почему они заслужили знать, а я нет?
— Дело не в том, кто заслужил, а кто нет. Просто… я боюсь. Что все изменится. Что ты будешь смотреть на меня иначе, когда узнаешь.
Она качает головой:
— Я не буду ревновать, если ты об этом. Я просто хочу знать последний кусочек, который ты от меня прятал. Хочу понять, почему ты его прячешь.
Я поднимаюсь, сажусь рядом, потирая челюсть. Теперь уже я избегаю ее взгляда.
— Кто такая Джун, Уильям?
Пульс стучит в висках, и я жалею, что моя одежда лежит так далеко. Я бы отдал что угодно, чтобы прикрыться, спрятать ту уязвимость, что чувствую сейчас.
Она наклоняет голову, ловит мой взгляд:
— Кто эта великая любовь твоей жизни, о которой ты пишешь все свои стихи?
Я тяжело выдыхаю и все же встречаюсь с ней глазами.
— Я не пишу стихи о великой любви.
Она хмурится.
— Тогда кто…
— Я не… пишу стихи.
Ее хмурый взгляд становится еще глубже.
— Я не пишу.
Я вижу тот момент, когда до нее доходит, и краска отхлынула от ее лица.
— Я играю.
Эдвина застывает, даже дыхание не заставляет ее шевелиться. А мое сердце бьется так яростно, что меня трясет с головы до ног. Я настолько сосредоточен на каждом ее движении, так боюсь ее реакции, что не пропускаю, как сужаются ее глаза и напрягается челюсть.
— Не ты написал эту книгу стихов.
Я медленно качаю головой.
— Кэсси написала.
— Твоя сестра написала ее. А ты… присвоил себе?
— Это не так, — тороплюсь сказать я. — Кэсси отправила свою книгу стихов под моим именем, не сказав мне. Когда ей предложили контракт с таким авансом, что можно было закрыть почти все наши долги, она умоляла меня принять его и опубликовать книгу под именем Уильяма Хейвуда.
Она прищуривается.
— Ты говоришь это так, словно это не твое настоящее имя. — Пауза. — Это так?
— Не у всех фейри есть фамилии, и у меня ее нет. Хейвуд — фамилия Кэсси. И Лидии тоже. Я просто… Уилл.
— Тогда кто такая, черт возьми, Джун? Что это за история, которую ты рассказывал Джолин?
— Это всего лишь история. Часть образа, который я придумал, чтобы поддержать книгу стихов. Уильям Поэт — это роль, которую я играю, и у него есть своя биография. Признаю, я использовал ее себе на пользу, в основном, чтобы держать в стороне чересчур заинтересованных поклонниц. Вот почему я никогда не рассказывал тебе эту выдумку. Потому что не хотел держать тебя на расстоянии.
Эдвина какое-то время просто смотрит на меня. Чем дольше длится этот взгляд, тем очевиднее становится ее злость. Она встает с дивана и собирает разбросанную одежду по пути к бильярдному столу. Там надевает очки, затем юбку и блузку, даже не думая о нижнем белье. Я иду за ней, натягивая брюки, пока сокращаю расстояние между нами.