Я был уверен, что после испытания телятником, дойкой и тасканием брикетов с солью, новоиспеченная помощница хныкнет, топнет ножкой и попросится обратно к папочке. Но она молчит и почти покорно делает всё, что ей сказано. Видно, что она устала, но, опять же, об этом она предпочитает отмалчиваться.
К концу подходит третий день пребывания у меня Васи, а я внезапно задался вопросом: нахрена её батя решил её воспитать? Смысл? Да, она ничего толком не знает о деревенской жизни, но эти знания городской девочке и не нужны. Для городской она, по-любому, вполне умелая и способная. Трудовое воспитание? Оно было бы для неё уместным, если бы она боялась работу, но Вася делает всё, о чем её просят. Да, морщится, да, выражает недовольство, но идёт и делает. Не каждый местный обладает таким качеством.
Что не так? В чем подвох?
Да, она попыталась сыграть наивную дурочку, но быстро скинула эту маску. Видимо, против собственного стержня и внутренней сучности не попрёшь. А у этой девчонки определенная сучность имеется. Блеск в ее больших голубых глазищах язык точно не повернется назвать наивным. Здесь, скорее, блеск острия ножа, готового к действию, нежели нарочитая тупость. По крайней мере, на меня она чаще всего смотрит с желанием перерезать мне глотку раз-другой.
Потягивая чай, продолжил смотреть на Васю и ее очередную забубенную йогопозу. Как-то она сегодня долго лежит скрюченная на коленках. Может, защемило чего? Еще и Найда с пердошонком рядом устроились поспать, а она никак не реагирует на них – не гладит и не сгоняет.
Немного подумав, решил тихо спуститься вниз. Оставил опустевшую кружку у раковины и вышел на крыльцо. Стоило только взглянуть на Васино лицо, как сразу стало понятно – дрыхнет. Принципиальная йогиня в отключке.
Ещё влажные после уличного душа волосы слегка завесили лицо, но по слегка разомкнутым губам и закрытому глазу понятно, что хорёк спит.
Плавно потянул руку к Васиному лицу, чтобы убрать волосы и доебаться, но мопс решил подлезть мне под руку и подставить свою плоскую морду.
- Отвали! – тихо шикнул я пердушонку и мягко оттолкнул его в сторону. Коснулся пряди светлых русых волос девчонки и коротко усмехнулся, поняв, что она настолько в отключке, что даже не реагирует на происходящее. – Эй, развязываться будем?
- М? – Вася резко дёрнулась и подняла голову. Затуманенным ото сна взглядом посмотрела на меня и на балкон, похоже, пытаясь понять, как я оттуда телепортировался.
- Дрыхнешь, что ли?
- Занимаюсь йогой.
- А храп откуда? – откровенно троллил я её, сохраняя суровость выражения лица.
- Это Беляш, - невозмутимо бросила Вася и вышла из позиции, всеми силами стараясь делать вид, что у нее не затекли ноги.
- Пошли пожрём, - встал я, наблюдая за тем, как Вася согнала собак с коврика и скрутила его в рулон. – Поспали, теперь можно и поесть, да?
- Я не спала, - нервное сопение.
- Слюни с щеки, которую во сне отлежала, убери, - бросил я взгляд на правую половину ее лица.
Девчонка машинально прошлась по ней ладонью, а затем, поняв, что я ее обманул, двинула мне по плечу своим сложенным ковриком.
- Очень смешно, - закатила она возмущенно глаза и гордо потопала в дом.
Глава 12. Василиса
Пётр не обманул – на ужин мы, действительно, будем жрать.
Не есть, не кушать и не ужинать, а прям жрать от души, от пуза.
На столе передо мной на деревянную подставку встала сковородка, наполненная горячей жаренной картошкой с мясом. Сверху Пётр её щедро посыпал зеленью. Рядом с картошкой встал салатник с самым простым и примитивным салатом из огурцов и помидоров. И банка молока из холодильника.
Как это всё просто. Но как же это всё вкусно! По кухне витают такие ароматы, что можно захлебнуться слюной.
- Сало достать? – спросил Пётр, открыв морозилку. Я отрицательно покачала головой. – А рыбу? Строганинку будешь?
- Уже десять вечера. Давайте не будем налегать на тяжелую пищу.
- Я тебе зелени полтазика на картошку накидал. Так что тяжело не будет. Ну, как хочешь, - сказал Пётр и, ничего не взяв из морозилки, сел за стол напротив меня. – Ладно. Время срать, а мы ещё не ели. Приступай.
- Прямо из сковородки? – я выгнула бровь, глядя на то, как Пётр начал вилкой есть картошку прямо из сковородки. Будь здесь моя мама, эта вилка уже торчала бы из его глаза.
- Ну, хочешь из пупка моего поешь.
Молча взяв вилку, я приступила к трапезе, о которой мой желудок уже молил на коленях. Едва языка коснулся вкус мягкой горячей картошки с кусочком жаренной говядины, как я была готова улететь на небушко, чтобы оттуда кричать от удовольствия. Боже, как же это вкусно!
- Опять дрыхнешь? – в блаженство моё ворвался насмешливый мужской голос, и я поняла, что от удовольствия закрыла глаза.
- Я не сплю. И сейчас у крыльца я тоже не спала.
- А по мне, спала, - пожал Пётр плечами. – Как все дети – жопкой кверху.
По моим щекам и шее растекся жар и, наверняка, самая красная краска. Конечно, он всё видел со своего балкона. Еще и поближе подойти не потрудился.
- Я медитировала в позе ребенка, - стояла я на своём. – Если бы вы, Пётр, из солидарности занимались со мной моими делами, как я вашими, то знали бы, что это такое.
- Ну, не, - поморщился мужчина. – Я так только бухой согнуться смогу, и то, если с крыльца упаду или с балкона. И, к слову о твоих делах – рассказывай, за что тебя папенька в ссылку отправил? Где нагрешила? В чем виновна? Рассказывай. Время позднее, спешить нам никуда не надо. Слушаю.
Пока я собирала мысли в кучу и прожевывала огурец из салата, Пётр налил в наши стаканы молоко.
- Если коротко, то папа хочет, чтобы я была самостоятельная, но при этом он не хочет давать мне самостоятельности.
- А если не коротко? Потому сейчас я ни хрена не понял.
- В общем, - выдохнула я шумно и прочистила горло, приготовившись говорить. – Я с детства люблю рисовать. Очень. Училась в художественной школе, но, правда, недолго. Папа решил, что это пустая трата моего времени и его денег. Так вот, рисовать я любила и люблю, и занимаюсь этим до сих пор: пишу картины и продаю их за достаточно приличные деньги. Но папа не считает моё дело чем-то серьёзным и достойным на существование. Для него это всё пустое и бесполезное. Ничего полезного я же не делаю, - поджала я разочаровано губы и опустила взгляд, так как Пётр уж очень внимательно смотрел на меня и слушал. – Папа хочет, чтобы я нашла себе нормальную работу. Чтобы, как все, каждое утро надевала костюм и туфли, и шла на работу, а не сидела дома на полу на шпагате перед картинами.
- На шпагате? – поморщился Пётр. – Стесняюсь спросить, ты из тех ебанутых, которых рисуют свои картины, прикладывая задницу к холсту? Или ты другое место к нему прикладываешь, в шпагате-то?
- Я пишу кистью и карандашами. В мире современного искусства я старовер. А для папы я бесполезное создание. Он хочет, чтобы я узнала настоящую взрослую жизнь, но при этом даже просто в магазин за продуктами меня одну не отпускает. Со мной идёт или мама, или кто-то из его охраны. А работать я должна непременно в его фирме, у него перед носом. Я даже в универе учусь в том, который выбрал для меня, папа, а не там, где я сама бы хотела.
- Мда, - вздохнул Пётр и отпил молока. – У твоего пердушонка, выходит, и то свободы больше – он, хотя бы, может срать где попало.
Улыбка невольно коснулась моих губ.
- Я понимаю, мой папа важная шишка и всё такое…
- Какая он, нахер, шишка? – фыркнул Пётр. – Так… клитор. Тоже вечно не знаешь, где он есть и что с ним делать. То одно дело начнёт, то другое. Одно бросает, другое начинает… По крайней мере, раньше так было. Сейчас он, конечно, нашёл свою нишу, но по молодости тоже самым умным не был.
- Вы с ним вместе работали?
- Нет. Просто в одной компании как-то за столом сидели. Он лет на пятнадцать меня старше, если не ошибаюсь. Тогда, помню, пытался затянуть нас в какую-то свою очередную схему. Но я тогда служить только начал, так что мне это было неинтересно. А потом частенько пересекались, но, опять же, в компаниях, - рассказывал Пётр, потягивая молоко. – А ты чего не взбрыкнёшь? При мне-то вон какая смелая и дерзкая, а при бате что? Бьёт?