Ни хрена ж себе, мне надо взять ее в продавщицы. Но Гея, ясное дело, просто нагнетала атмосферу, чтобы ослабить нашу бдительность, а затем сбить нас с ног приемом дзюдо:
— Многие по-прежнему представляют себе будущее именно так. И львиная доля фильмов, сериалов и романов обычно подталкивает к выводу, что нас ждет антиутопия. Вся эта ерунда из «Безопасного места» — думаю, вы видели.
— Серьезно, нам пора идти, — настаивал я, глядя на часы, но заткнуть Гею было также трудно, как и вернуть внимание Сегиса. Мне оставалось только сидеть и слушать ее.
— Но не все согласились с тем, что нас ждет сценарий «Безопасного места» или «Безумного Макса». Если ты спросишь меня сегодня, как я представляю себе жизнь через двадцать или тридцать лет, то я отвечу совсем по-другому. Теперь я вижу иное будущее. Думаю, что трещины станут расширяться. В них возникнут новые сообщества, деревенские и городские, и будут расти в геометрической прогрессии. Солнечные панели установят на всех крышах, повсюду построят солнечные и ветряные фермы. Мы добьемся самообеспечения энергией и генерационного распределения, энергия станет полностью возобновляемой и в таком виде заполнит дома и транспорт. А вместе с тем мы добьемся продовольственного суверенитета, восстановим сельскую среду и организуем производство самых нужных продуктов питания в городах. Тысячи кооперативов, заодно с государственными компаниями с демократическим управлением, предоставят нам большинство предметов первой необходимости, товаров и услуг по справедливым ценам и при достойных условиях труда. И в городах будет жить удобнее, и деревни станут привлекательным местом. Мы восстановим леса и биосферу вообще на больших территориях, исправим причиненный природе вред и ландшафтные разрушения. Мы будем жить лучше и тратить меньше, у нас сформируются другие представления о благополучии и развитии, и вся государственная политика станет строиться на них. Мы сможем работать меньше, намного меньше, и наши главные потребности будет закрывать безусловный базовый доход. «И еще два яйца вкрутую», — подмывало меня сказать. Ну и прием нам устроила эта девчонка. Другие посетители тоже прислушивались к ее разглагольствованиям, потому что говорила она все громче и громче:
— Справедливое налогообложение позволит нам перераспределить богатство. Мы перепишем конституцию — у нас будет экологистская и феминистская конституция, основанная на принципах равенства и социальной справедливости. Мы будем жить в представительной, децентрализованной, народной демократии.
«Официант, еще два яйца вкрутую!»
— Мы будем управлять. В совете министров или нет, но будем. Даже так: мы получим власть. И мы не будем островом, планетарной аномалией: в других странах идут похожие процессы, и в некоторых они заходят дальше, чем у нас. То ли еще будет — их уже не остановить. Где-то их запустят гражданские движения, где-то — выборы или даже революция. Мы все заключим между собой альянсы и построим новый мировой порядок, с разными лидерами, на принципах сотрудничества и интернационализма. Мы выполним экологические обязательства и выйдем из экологического кризиса. Мы избежим его худших последствий и смягчим те, которых избежать уже нельзя, помощью самым пострадавшим странам. Потому что неправда, что уже поздно. Мы не обречены на коллапс, о котором столько говорят, чтобы нас деморализовать. Мы пришли вовремя. Дело не будет ни легким, ни быстрым, ни безболезненным; впереди не прямая дорога — на ней будут повороты и отступления, несчастные случаи и разочарования, неудачи и разрывы, но мы достигнем нашей цели. Дойдем до него. До лучшего будущего.
Аплодисменты, овации, вздохи, слезы! Вся столовая слилась в крепких объятиях, половина Южного сектора целовала друг друга в соленые щеки. Ага, как бы не так: этого не произошло. Но недоставало всего ничего. Когда Гея закончила толкать свою версию речи «У меня есть мечта», в столовой стало абсолютно тихо. Тишину нарушил Сегис:
— Такое будущее выглядит совсем не дурно.
— Ну конечно, — уверенно сказала она, не улавливая иронии, потому что мой сын неприкрыто смеялся и над ней, и над ее ребячеством, и над ее счастливым миром. — Ну конечно, совсем не дурно! А знаешь, что лучше всего? Что это не фантазия. Что оно в наших силах, оно зависит от нас. Что мы уже делаем первые шаги. Столовая и сообщества — это далеко не все; это только видимая часть, но целое гораздо больше.
«Сейчас она скажет, что это айсберг», — подумал я и чуть не выпалил свои мысли вслух. Именно это она и сказала:
— Это большой айсберг. Кто-то считает, что экоммунары только и делают, что разводят огороды, потому что так выглядят карикатурные наивные цветоеды, которых в нас хотят видеть. Но на самом деле мы больше заняты другими, такими же важными задачами. Вы знаете, что у нас уже есть свой банк? Мы выдаем микрокредиты и финансируем проекты сообществ.
«О, как здорово! Значит, у вас можно выпросить кредитную линию для моих безопасных мест?» — хотелось мне влезть.
— Он пока совсем маленький, но еще вырастет и, может быть, в конце концов заложит альтернативную финансовую систему, а она вместе с государственным банком отнимет власть у крупных банков. Пока мы собираемся финансировать первые жилищные кооперативы. И еще вместе с португальскими сообществами разрабатываем иберийскую телефонную и интернет-компанию: мы создадим собственную сеть, будем развивать технологии передачи данных без крупных операторов. Что здесь такого утопического? Мы закладываем семена будущей весны…
О нет, умоляю, только не эта дрянная метафора с семенами и весной. Мы уже были сыты по горло, поэтому я встал и прервал Гею на середине фразы:
— Извини, нам пора идти. Было приятно познакомиться, спасибо за угощение.
Сегис тоже поднялся. Он будто бы чувствовал себя неловко — наверняка я показался ему слишком резким. Но не дурочке:
— Вы уже уходите? Если хотите, приходите сегодня вечером. Сюда или в сообщество вашего района. По пятницам мы собираемся на общий ужин: каждый приносит что-нибудь, играет музыка, в конце всегда танцы. Если я не могу танцевать, это не моя революция — вот что. Вы убедитесь, что мы тоже умеем веселиться. Я бы даже сказала, что веселиться мы умеем лучше всего.
Роскошный план. Вечер пятницы, экоммунарский ужин. Я представил, как Сегис рассказывает друзьям: «Сегодня мы идем бухать и на дискотеку — на площади будет экоммунарский ужин».
— А если нет, то я надеюсь вас здесь увидеть в какой-нибудь другой день, — сказала нам эта дурында на прощание. Вам будут рады, лишние руки нам нужны, и вам наверняка будет чем поделиться.
— Обязательно, — сказал я, подавляя желание фыркнуть.
— А кем вы работаете? — спросила она меня в дверях, чтобы узнать, какими именно полезными знаниями я мог бы поделиться с ее счастливым сообществом. Я призадумался, а потом ответил с помятой улыбкой:
— Дантистом.
И двинулся на выход. Когда мы убегали из этого дерьмового района, я спрашивал Сегиса, что он думает о кувшинничьем шоу, в полной уверенности, что мы над ним посмеемся. Именно тогда Юлиана позвонила мне и сказала, что ты потерялся.
Ты потерялся. Или сбежал. В любом случае, на месте тебя не оказалось. Взвинченная Юлиана не могла тебя найти и перестать плакать; ее было трудно понять, она то и дело сбивалась на родной язык, а меня не было рядом, чтобы ее утешить, обнять и ласково погладить по волосам, поцеловать мокрые от слез щеки и сказать: «Ничего страшного не случилось, успокойся, ну-ну, мы его найдем».
Ты потерялся — я понял ее, только когда она немного успокоилась. Между приступами икоты она рассказала, что после еды, поскольку ты снова успокоился, она оставила тебя дремать в кресле перед телевизором, а сама, воспользовавшись случаем, пошла принять ванну. В своем нервном состоянии она так и сказала. Не знаю, как в действительности было дело: не то она пошла в душ и перепутала слова, не то действительно принимала ванну. Но я представил ее такой: в пенящейся ванне на фоне запотевшего зеркала с раскрасневшимися щеками она медленно и деликатно проводит мочалкой по длинным рукам, от кончиков пальцев до подмышек и обратно. Смейся, да, я уже давно мастурбирую только на нее. Когда она вышла из душа… Теперь она сказала «душ», но это было уже не важно; несмотря на плач, я так и видел ее в коридоре в коротком полотенце или даже без него, потому что она не признает в тебе возбудимости, способности пройти за ней до комнаты и прижать ее к кровати, — или, возможно, признает, но все равно считает тебя безобидным и милосердно дарит тебе такой подарок. Когда она вышла из душа, то спросила из коридора, как ты, но услышала только шум телевизора и решила, что ты спишь, как твой распорядок дня того и требует. В итоге она оставила тебя без присмотра еще на несколько минут, чтобы натереться маслом. И зачем только Юлиана рассказала мне эти подробности, зачем подбросила мне картинку, в которой кругами массировала свои блестящие бедра и живот перед зеркалом? Может, меня она возбудимым тоже не считала или для меня у нее тоже нашелся подарок? Она натерлась маслом, оделась, причесалась и высушила волосы; как я теперь понял, эти детали были нужны не ради эротической истории, а чтобы выстроить хронологию и вычислить, как долго ты мог отсутствовать и как далеко мог уйти — сколько времени занимает принять ванну, увлажнить тело, расчесать и высушить длинные волосы. Она закончила приводить себя в порядок и вошла в гостиную; ты испарился. Она тебя искала, но не нашла ни в ванной, ни в тво ей комнате, ни на опасной для тебя кухне, ни, к счастью, на застекленном балконе или в световой шахте, на которую он выходит и которую она со страхом оглядела из единственного открытого окна. После новых, на этот раз совсем беспокойных поисков по всему дому, заглянув за диван, под кровать и в шкафы, как будто ты мог ее разыгрывать, позвав тебя по имени — «Где ты, Сегисмундо, где ты спрятался, Сегисмундо?», — она поняла, что в доме тебя нет. Тогда она подошла к двери и обнаружила ключ в отпертом замке. Юлиана клялась, отчаявшаяся Юлиана мне клялась, что никогда, никогда, никогда не оставляет ключ в замке, что она всегда держит его в кармане или — по ночам — в кухонном ящике; но со всеми утренними волнениями и событиями она не была до конца уверена, что не забылась и не оставила ключ в двери. Она удивилась — неужели ты вытащил его из кармана ее куртки? — но что ключ лежал там, она тоже сомневалась; с тем же успехом она могла оставить его после возвращения на столе. Вспомнить у нее не получалось, голова была пустой, она чувствовала себя страшно виноватой и просила у меня прощения снова и снова. Юлиана вылетела из дома и, не найдя тебя ни на лестнице, ни на других этажах, ни на улице (она заглянула в каждый укромный угол и расспросила всех прохожих, лавочников и официантов, но одинокого старика в тапочках не видел никто), теперь звонила мне. Ты потерялся. Или сбежал.