Анна взяла на себя дизайн. Она не проектировала, а творила, руководствуясь интуицией, а не расчетами. Они вместе таскали выброшенные кем-то ставни, чтобы сделать из них стол. Нашли на свалке старую ванну и вкопали ее в землю во дворе, сделав импровизированный бассейн. Красили стены в яркие, немыслимые для их прошлой жизни цвета — цвет спелого манго, лазурный…
Они спорили. Яростно, до хрипоты. О том, куда поставить печь. О том, какого цвета должна быть кухня. Он требовал практичности, она — красоты. Но эти споры были другими — не битвой за власть, а поиском компромисса. И после каждого такого спора они находили его — в объятиях друг друга, на свежепостеленных простынях, под звездным небом, которое теперь видели каждый день.
Она учила его видеть красоту в кривых линиях, в несовершенстве ручной работы. Он учил ее терпению и упорству. Они падали с ног от усталости, но ложились спать с чувством глубокого удовлетворения.
По вечерам, сидя у самодельного камина, они рассказывали друг другу истории. Не о бизнесе или архитектуре. О детстве. О первой любви. О несбывшихся мечтах. Он рассказывал, как в десять лет хотел стать капитаном дальнего плавания. Она — как мечтала рисовать комиксы.
Однажды он притащил во двор старый, разбитый мольберт и поставил его перед ней.
— Рисуй, — сказал он просто. — Не чертежи. Рисуй то, что видишь.
И она начала рисовать. Сначала неуверенно, сковываясь. Потом все смелее. Она рисовала море. Деревья. Его спящее лицо. Ее руки снова узнали радость чистого творчества, без оглядки на заказчика, на бюджет, на правила.
Он смотрел на ее рисунки и молчал. А потом брал уголь и сам что-то выводил на бумаге — неумело, коряво, но с какой-то отчаянной искренностью.
Они начали зарабатывать — немного, ровно столько, чтобы жить. Он консультировал удаленно по скайпу каких-то бывших партнеров — недолго, пару часов в день, строго забирая свою плату и не позволяя втянуть себя в старую жизнь. Она продавала свои эскизы и небольшие картины туристам в местной галерейке.
Деньги были другие — не абстрактные цифры на счетах, а наличные, пахнущие морем и рыбой, которые можно было потратить на новую краску или на бутылку хорошего вина.
Они стали своими в деревне. Соседи, сначала смотревшие на них с подозрением как на богатых сумасшедших, теперь заходили попросить совета или принести свежего хлеба. Они учили Арсения ловить осьминогов, а Анну — готовить местные блюда.
Однажды, во время шторма, когда ветер выл в щелях их еще не достроенного дома, а дождь хлестал по стеклам, они сидели у камина, прижавшись друг к другу.
— Тебе не страшно? — спросила она, слушая, как воет стихия. — Что мы все потеряли?
Он подумал, гладя ее волосы.
— Я боялся всю жизнь, — сказал он наконец. — Боялся не оправдать ожиданий. Боялся потерять состояние. Боялся показать слабость. Это… — он обвел рукой их маленькую, неуютную, но свою гостиную, — это не страх. Это вызов. Самый сложный и самый важный вызов в моей жизни. И я его принимаю. С тобой.
Она взяла его руку и поцеловала шрамы на костяшках пальцев. Он притянул ее к себе и крепко обнял. За окном бушевал шторм, но внутри их маленького, хрупкого мира было тихо и безопасно.
Утром шторм утих. Они вышли во двор. Ветер нанес кучу мусора, сломало несколько веток на их единственном дереве.
Они переглянулись и, не сговариваясь, взялись за лопаты. Чистить. Восстанавливать. Строить дальше.
Потом он пошел готовить завтрак, а она села за мольберт и начала рисовать их дом. Таким, каким он был сейчас — неидеальным, недостроенным, живым.
Они завтракали на веранде своего нового дома, когда почтальон принес конверт. Тяжелый, из плотной бумаги, с швейцарским штампом. Адрес был напечатан на машинке. Арсений взял его, и его лицо стало каменным.
— Что это? — спросила Анна, почувствовав ледяную волну, исходящую от него.
Не отвечая, он вскрыл конверт и пробежал глазами по тексту. Его пальцы сжали бумагу так, что она смялась.
— От моего отца, — произнес он глухо. — И отца Виктории. Совместное творение.
Он швырнул письмо на стол. Анна медленно потянулась и взяла его.
Тон был ледяным, вежливым и беспощадным. Они напоминали ему о «данном слове», о «семейном долге», о «последствиях безрассудного решения, которое бросит тень на репутацию обеих семей». Упоминалось и ее имя — как о «временном увлечении, недостойном того, чтобы рушить столетиями выстраиваемые связи». В конце был прозрачный намек на финансовые потери и исключение из закрытых бизнес-клубов, членство в которых было вопросом статуса.
Анна смотрела на него. Он сидел, уставившись в стену, его челюсть была напряжена до боли. Он был снова тем Арсением, которого она встретила на Бали — закрытым, опасным, неприступным.
— И что ты собираешься делать? — тихо спросила она.
— Что я собираюсь? — он резко повернулся к ней, и в его глазах бушевала буря. — Они думают, что могут диктовать мне, как жить! Они думают, что я все еще тот мальчик, которого можно запугать лишением наследства или дурной молвой!
Он вскочил, с такой силой отшвырнув стул, что тот с грохотом упал на пол.
— Всю жизнь они тянули из меня жилы! Мой отец, ее отец, эта проклятая система! Я был для них активом! Инструментом! И теперь, когда я нашел… нашел нечто настоящее, — его голос сорвался, он сжал кулаки, — они посылают мне это… это предупреждение!
Он был на грани. Гнев, копившийся годами, вырывался наружу. Он схватил вазу с цветами и с размаху швырнул ее в стену. Стекло разлетелось осколками, вода брызнула во все стороны.
Анна не испугалась. Она видела за этой яростью отчаяние. Боль того мальчика, которого предали собственные родители.
Она медленно подошла к нему сзади и просто обняла его. Прижалась щекой к его спине, чувствуя, как дрожат его мышцы.
— Просто дыши, — прошептала она. — Просто дыши, Арсений. Я здесь. Я с тобой.
Он замер, его дыхание было тяжелым и прерывистым. Затем его руки покрыли ее руки, сжимавшие его. Он медленно повернулся в ее объятиях и прижался лицом к ее шее, как тонущий, хватающийся за соломинку.
— Я не позволю им разрушить это, — прошептал он, и его голос был полон той самой уязвимости, которую он так тщательно скрывал. — Я не позволю им разрушить нас.
В тот день они не говорили больше ни слова. Они просто сидели на полу среди осколков, держась за руки, и смотрели на море.
Глава 49