Он поцеловал иначе — уже не проверяя, а утверждая, с той редкой аккуратностью, когда сила становится инструментом, а не оружием. Его губы прошли по моей скуле, задержались у края челюсти; я выдохнула и сама вернулась к его рту, будто боялась потерять этот момент.
— Скажи, если нужна пауза, — произнес он, проведя тыльной стороной пальцев по моему виску. Голос низко вибрировал, и эта вибрация будто перекочевала в меня.
— Не нужна, — ответила я, слыша, как дрогнуло слово, хотя старалась держаться уверенно.
Мы одновременно отступили от стены, словно нас двигал один механизм. Он повел меня к столу у окна, но не отрывал взгляда от моего лица. Я опустилась на край, и колени сами разошлись, впуская его ближе. Он уловил этот безмолвный жест, обхватил меня за талию, подтянул и уравнял дыхание с моим.
На столике стояла бутылка, два стакана и, совершенно не к месту, маленький блокнот с ручкой. Он взял один из стаканов и, поставив его в сторону, будто освобождал пространство для нас, поднял мою руку и медленно провел ладонью от своей ключицы к груди — не ради позы, а как молчаливое приглашение: держись здесь. Я и держалась, ощущая под пальцами тепло кожи, мягкость ткани, движение мышц, которые то напрягались, то вновь расслаблялись.
Его губы нашли линию моей шеи — там, где кожа особенно тонка и любой поцелуй похож на ток.
Выдох сорвался слишком резко; пальцы вцепились в ворот его футболки. Он улыбнулся у самой кожи — улыбку я не видела, но почувствовала, и от этого внутри стало опасно сладко.
— Смотри на меня, — произнес он, поднимая мой подбородок одним пальцем. В голосе не было приказа, лишь просьба разделить этот момент пополам.
Я смотрела. Мир в отражении окна расплылся: город остался размытыми пятнами света, шторы — серыми полосами, а мы — два темных силуэта, чьи движения совпадали. Его поцелуи стали непрерывными, но в каждом он оставлял место для моего согласия: где ускорить — решала я, сжимая его плечи; где задержаться — подсказывала ногтями на спине, рисуя короткие сигналы, которые он понимал безошибочно.
Моя ладонь скользнула к его затылку, потянула ближе, и он откликнулся, усилив хватку на талии. От этого движения у меня дрогнули бедра, и рука сама нашла опору на столешнице. Он поймал этот дрожащий ритм, выровнял его и превратил в общий такт.
В этот момент вода в бутылке слегка ткнулась в мой локоть и тихо звякнула — смешной, случайный звук, от которого я коротко рассмеялась прямо ему в губы. Смех не разрушил напряжение, а поднял его, как светлый перелив в музыкальной фразе. Он ответил тем же — взглядом, в котором растворялся весь мир.
— Нравится? — спросил он, не отстраняясь.
— То, как ты спрашиваешь, — ответила я, — и то, что ты делаешь, пока спрашиваешь, — тоже.
Его ладонь скользнула по моему бедру через ткань, медленно и ровно, лишая меня шансов сохранить голос в порядке. Он вернулся к моим губам, уже требовательнее, и в висках разлился гул; сердце сбилось с привычного ритма. Я вдруг поняла, что никогда не позволяла себе быть такой — без бронежилета, без запасного выхода, только в одном-единственном «сейчас».
Я поцеловала его резко, больно, почти кусая, но тут же смягчила, и он, уловив перемену, усилил напор, оставив мне управление. Когда я откинула голову, он не стал спешить восполнить паузу, а просто замер, смотря так, будто запоминал каждый кадр: как прядь волос лежит на ключице, как поднимается грудная клетка, как тень от шторы полосой падает на плечо. От этого взгляда становилось жарче, чем от поцелуев.
— Если скажешь «стоп» — я остановлюсь, — повторил он почти шепотом, без игры, без просьбы, как правило, которое он и сам уважал.
— Не сейчас, — сказала я. — Сейчас продолжай.
Он коротко кивнул и снова накрыл мой рот, двигаясь уже в том ритме, который мы вместе писали последние минуты. И именно тогда я поняла: наш уговор об одной ночи перестал звучать как защита и стал рамкой картины, которую мы собирались дорисовать до конца.
Он медленно отстранился. Его ладони, все еще лежащие на моей талии, потянули меня с края стола к окну. Мы шли почти в такт музыке, тихо льющейся из наушников в моей сумке. Я всегда забывала их выключать. Странный саундтрек, но именно сейчас он казался идеальным.
Шторы были полуоткрыты, и за ними город мерцал теплыми огнями. Он встал за моей спиной, позволив мне упереться ладонями в подоконник. Легкое касание его груди к моим лопаткам сделало воздух между нами густым и плотным.
Его руки легли поверх моих, не сжимая, а мягко накрывая, словно старались сохранить тепло. Он переплел наши пальцы медленным уверенным движением, и я почувствовала его дыхание на шее. Кожа откликнулась раньше, чем я успела повернуть голову.
Его губы прошли вниз по шее, будто ставили невидимые метки. А потом задержались у основания. Я вздрогнула не от неожиданности, а потому, что именно в этой точке, казалось, сошлись все нервы. Он уловил это и задержался чуть дольше, чем требовалось, прежде чем двинуться ниже, оставляя цепочку коротких поцелуев.
В отражении окна я видела наши силуэты: он стоял за мной, чуть выше ростом, руки обвивали мою талию, а мои держались за его запястья, словно только это помогало удерживать равновесие.
— Смотри, — тихо сказал он.
Я посмотрела. Его взгляд поймал в отражении мой, и в нем не было спешки, лишь уверенность, что он доведет все до конца так, как задумал.
Он слегка повернул меня к себе и ладонями скользнул по бокам вверх. Каждая новая точка прикосновения отзывалась горячей волной. Я шагнула ближе, обхватила его за шею, притянула, и он мгновенно ответил, подхватив за бедра.
Наши губы встретились снова, на этот раз без осторожных прелюдий. Он подстраивался под мой темп, и мы двигались так слаженно, будто все вокруг работало на нас: гул кондиционера, мерцающий свет фонарей за окном, редкие звуки с улицы.
Он умел чувствовать границы, оставляя мне возможность решать. Я делала это без слов: крепче сжимала его плечи, и он ускорялся; задерживала пальцы на его затылке, и он замедлялся,