Я сглотнул ком ярости, стоя неподвижно и глядя в землю. Сопротивляться сейчас — значило получить от Гронна такое, что о прежних тычках я бы вспоминал как о ласке.
Старик что-то буркнул здоровяку, кивнул в сторону противоположного конца деревни и, плюнув почти к самым моим ногам, развернулся и ушел, постукивая своей проклятой тростью.
Гронн молча взял меня за плечо, направляя прочь от дровяных складов. Мы прошли мимо домов, к длинному, низкому строению, от которого еще за версту тянуло едким, знакомым до тошноты запахом. Свинарник.
Глава 3
3
У входа стояло «ведро». Это было неправильное слово. Это был здоровенный, грубо сколоченный деревянный ушат, от долгого использования почерневший и пропитавшийся зловонием насквозь. Веревочная ручка врезалась в ладонь, обещая новые мозоли.
Дверь распахнулась, и волна смрада ударила в лицо. В полумгле хрюкали и возились плотные, грязно-розовые туши. Пол был густо покрыт навозом.
Гронн молча указал на ушат, потом на свинарник, и отошел, прислонившись к стене неподалеку.
Новая работа. Новая должность. Носильщик дров. А теперь — говночерпий.
Я зачерпнул деревянной лопатой первую порцию. Тяжелая, зловонная масса наполнила ушат. Когда он наполнился, стиснув зубы и пытаясь не дышать, потащил эту вонючую ношу к указанной яме на окраине. Каждый шаг отзывался болью в спине и рваными ранами на ладонях. В голове стучала одна-единственная мысль, холодная и четкая, как лезвие: «Я тебя переживу, старый черт. Я выживу. А потом я эту трость... засуну тебе в глотку по самую рукоять».
Вечерняя «трапеза» была тем же ритуалом унижения. Та же деревянная плошка шлепнулась на землю перед мной, расплескав серое варево. Запах кислого зерна смешался со смрадом, который теперь был моим спутником. Но ярость и отчаяние сменились холодной, расчетливой необходимостью. И звери едят, чтобы выжить.
Схватив плошку, залпом, почти не жуя, проглотил липкую массу, как и в прошлый раз. Она прилипала к небу, вызывая спазмы в горле, давился, заставляя себя глотать. Каждая капля — это сила. Каждая крошка — это шанс.
И как по расписанию, едва опустошил плошку, из сгущающихся сумерек возникла трость. Старик, казалось, получал садистское удовольствие от этой пытки. Он не просто бил — он выжидал момент, когда я буду наиболее уязвим: безоружен, занят едой, изможден.
«Шаккар дрогга,» — проскрипел он, и трость со свистом врезалась в моё плечо. Удар был не по голове, а по уже измученным, ноющим мышцам. И, разумеется, он был не один. Гронн, его безмолвная тень, наблюдал сзади, скрестив на груди руки, закованные в кожу. Его присутствие было гарантией того, что любая попытка ответить закончится мгновенно и сокрушительно.
После короткой, но унизительной экзекуции старик кивнул в сторону длинного низкого сарая, притулившегося рядом со свинарником. На этот раз даже конуры не удостоился. Гронн грубо подтолкнул меня к двери хлева.
Внутри пахло пылью, прелой соломой и, конечно же, едким духом свиного навоза, который теперь намертво въелся в кожу и волосы. В полумраке с трудом разглядел грубые стойла и горку грязной соломы в углу, служившую, видимо, подстилкой. Сначала запах был настолько сильным, что резал глаза и вызывал тошноту, но через несколько минут обоняние, предательски, начало привыкать.
Я повалился на солому, не раздеваясь — снимать эту пропитанную дерьмом рубаху не было ни сил, ни смысла. Физическое истощение было настолько полным, что даже отчаяние не могло с ним бороться. Мысли о чужом теле, о незнакомом мире, о старике, чью трость мечтал сломать о его же старый череп — все это потонуло в густом, беспамятном мраке, нахлынувшем следом. Уснул почти мгновенно, как убитый, пока в соседнем свинарнике похрюкивали новые «соседи».
Дни слились в однообразную, изматывающую полосу. Рассвет — удар палкой и деревянная плошка с безвкусной кашей. Потом дрова. Бесконечные ношения тяжелых, неудобных связок. После короткого перерыва на ту же самую бурду — свинарник. Зловонный ушат, врезающаяся в ладони веревка и пронзительное, унизительное зловоние, которое, казалось, въелось в кожу навсегда.
И всегда, как тень, появлялся старик. Он приходил без причины, просто чтобы осмотреть свою собственность. Его ехидные, шипящие фразы, «Шеваль дрогга» или «Кштар валла, загарр!», стали звуковым сопровождением этого ада. И всегда, всегда — этот быстрый, точный удар тростью по голове. Не калечащий, но унизительный до слез. Я научился не вздрагивать, не подавать вида. Просто стоял, сжав кулаки и глядя куда-то в пространство позади старика, копя ярость.
Две недели. Четырнадцать дней тяжелой работы и целенаправленного террора. Моё тело, хоть и оставалось чужим, начало меняться. Скулы стали резче, исчезла тощая дряблость с рук. Плечи, от постоянного ношения тяжестей, раздались вширь, налились плотными, мышцами. Я стал сильнее. Выносливее.
Видел в деревне и жителей. Женщин у домов, детей, игравших в пыли. Видел даже пару парней, которые, судя по всему, были моими ровесниками. Но когда проходил мимо, неся свою вонючую ношу, они шарахались в стороны, как от чумного. Их взгляды были полны не простого безразличия, а страха и брезгливого отвращения. Я был для них не человеком, а чем-то иным. Загарром.
Однажды, возвращаясь с пустым ушатом от навозной ямы, увидел, как один из таких парней, крепкий и рыжий, неудачно рубанул топором и рассек себе бедро. Парень вскрикнул, схватился за рану, из которой хлестала кровь. Его товарищи засуетились с растерянными лицами.
Я, действуя на чистом автомате, бросил ушат и рванулся к ним. Старая жизнь, где я не раз видел кровь и знал, что делать, на мгновение взяла верх.
—Дурак, жгут надо! — крикнул по-русски, срывая с себя грязную рубаху чтобы скрутить из нее хоть что-то чем можно было перетянуть рану .
Но он не успел сделать и двух шагов. Рыжий парень, бледный от боли и ужаса, закричал что-то пронзительное и отполз от меня, как от прокаженного. Его друзья встали между нами, сжимая топоры, их лица исказились не просто непониманием, а настоящим ужасом. Они смотрели на меня, как на демона, покусившегося на их душу.
В этот момент рядом вырос Гронн. Он не сказал ни слова, просто взял меня за шею и с такой силой швырнул обратно к свинарнику, что я кубарем покатился по земле, ударившись головой о бревенчатую стену.
Лежа в грязи, с гулом в ушах и привкусом крови во рту, смотрел как они сами, неумело и суетливо, перевязывали раненого, бросая в мою сторону испуганные,