Она металась, как птица в клетке, хватая с полок невиданные сокровища: прозрачные бутыли с золотистой жидкостью, плотные мешки, маленькие цветные банки с немыслимыми рисунками.
— Осторожнее со стеклом, — через десять минут, Марина сидела на сундуке, на её коленях лежали: сахар, мука, масло.
Егор же стоял рядом, обвешанный набитыми до отказа сумками, как елка игрушками и держал жену за руку.
— На всякий случай, — прошептала она, и в её голосе впервые прорвалась беззащитная дрожь. — Вдруг… вдруг я уйду одна.
В следующее мгновение они свалились в мягкое ложе их собственной спальни.
— Столько удалось захватить! — вырвалось у Марины с горьковатым торжеством, пока Егор складывал тяжелые мешки на пол. Она рискнула взглянуть на мужа. Он молчал. Молчал так, что в тишине комнаты стал слышен только бешеный стук её сердца.
Пришлось рассказать о себе всё.
Исповедь лилась долго, сбивчиво, обрывочными картинами другого мира: машин, заменяющих коней, голубых экранов, хранящих знания, и бесконечных полок магазинов, ломящихся от еды. Егор слушал, не перебивая. Лишь иногда его темная бровь резко взлетала к волосам, а в уголках губ залегала глубокая складка — не осуждения, а предельного напряжения мысли, пытающейся вместить невместимое.
— Ты… ты мне веришь, Егор? — наконец осмелилась она спросить, через несколько минут мучительной тишины, поднимая на него глаза, полные от слез.
Ответ последовал не сразу. Егор переживал шок иного, глубинного порядка. Никакая встреча в лесу — ни с разъяренным секачом, ни с крадущимся в сумерках волком — не сотрясала так основ его мира. Страх и изумление сплелись в нём в тугой, ледяной узел. Он стоял на краю бездны, заглядывал в чужую вселенную, и эта вселенная смотрела на него глазами его любимой женщины. Это был страх иного рода — не за тело, а за душу. Будто почва под ногами, которую Егор считал единственной и нерушимой, вдруг оказалась тонким льдом над пропастью. И от того, что скажет сейчас эта женщина, зависело, рухнет ли весь его мир.
— Верю, — наконец выдохнул Егор, и голос его звучал глухо. — Своими глазами видел. — Он нахмурился, и эта гримаса была не гневом, а болью. В голову, острая и неумолимая, пришла мысль, от которой кровь стыла в жилах: «А что, если эта дверь между мирами откроется снова? И закроется, забрав жену навсегда?»
— Ты злишься? — робко спросила Марина, неправильно истолковав его мрачное выражение. — Я так боялась сказать… Но так хотела.
— Не злюсь, любимая, — он потянул её к себе, прижал к груди так крепко, будто силой мог удержать в этом времени, в этой реальности. — Боюсь, — прошептал он прямо в её волосы, и это признание стоило ему большего мужества, чем прыжок на медведя. — Боюсь, что в один день ты исчезнешь, как сон. И останется от тебя только тишина да эта… пустота в сердце.
— Этого не будет! Никогда! — она вырвалась из объятий, и в её руке, сжатой в кулак, блеснул металл кулона. — Если хочешь, я выброшу его! Раздавлю в порошок! Чтобы ты спал спокойно!
— Нет, нет, нет, — замотал головой Егор. Он схватил её сжатую в кулак руку, но не чтобы отнять, а, чтобы прикрыть её своими ладонями, согреть. — Никогда не предлагай такого. Это — память. Часть твоей души. Единственная ниточка, что связывает тебя с твоим прошлым, с твоей бабушкой. — Он заглянул в любимые глаза, и в его взгляде бушевала буря: ревность к неизвестному миру, ужас потери и безграничная, побеждающая всё нежность. — Я не отниму у тебя твоё. Я только прошу… Пообещай, что, если дверь откроется снова, ты возьмешь меня с собой. В любой мир. Лишь бы не отпускать твоей руки.
Слёзы, которые Марина сдерживала всё это время, потекли по щекам. Она не смогла выговорить ни слова, лишь прижалась мокрым лицом к его шее, кивая в такт стуку его сердца.
— Спасибо, Егор, — нежный поцелуй коснулся его шеи. — Не зря я поверила своему сердцу.
Она сжала кулон, готовая на всё, но он сказал «нет». И в этом отказе от лёгкого пути, в этой готовности жить с её тайной, Марина увидела подлинную силу. Не сила кулака или приказа, а сила духа. Более слабый, более мелкий человек потребовал бы разрушить связь, из страха и желания обладать. Егор же был готов принять всю её вселенную, со всеми её чудесами и угрозами. Он не цеплялся — он предлагал идти рядом.
Найти мужчину, который защитит — уже удача. Найти того, кто поймёт и примет твою самую безумную тайну — редкое чудо. Но он был и тем, и другим сразу. Таким, какого не было и не могло быть ни в её прошлом мире, ни в этом. Он был единственным и неповторимым. Её.
Глава 42
Егор оказался не просто умным — он был деятельным. Не прошло и недели, как охотник, с присущей ему осмотрительностью, нашёл надёжного скупщика в городе — человека, который задавал мало вопросов и платил чистым золотом не только за диковинно белый сахар, но и за муку тончайшего помола, и за масло в тёмных стеклянных бутылях, в которые Егор перелил подсолнечное масло. Всю странную упаковку — шуршащие мешки, яркие этикетки — Марина с Егором сожгли поздно ночью в уличной печи, наблюдая, как причудливый пластик коробится и плавится, уступая место надёжному, знакомому пеплу.
— Это всё твоё, — вернувшись из города, произнёс охотник, положив на стол перед Мариной небольшой, но увесистый кожаный мешочек. Золотые монеты мягко звякнули.
— Наше, Егорушка, — поправила молодая жена, и её взгляд, тёплый и безгранично нежный, сказал гораздо больше слов. С каждым днём, проведённым под одной крышей, семя её чувств, согретое заботой мужа и политое его спокойной силой, набиралось жизненных соков. Оно больше не пряталось в глубине души, оно смело распускалось пышным, душистым цветком любви, чьи лепестки были сотканы из доверия, а сердцевина сияла безмятежным счастьем. — Возьми эти деньги, найми людей. Нужно вскопать и вспахать землю возле нашего дома и на дальнем поле. Все семена, что ты захватил с полок, посадим. Если успеть сейчас, к осени будем с собственным урожаем. И зимой нам не придётся беспокоиться о еде.
Егор лишь кивнул, уже мысленно прикидывая, кого из деревенских позвать. Его согласие было не в словах, а в этом твёрдом, деловом кивке — мол, понял, сделаю.
Он помолчал, собираясь с мыслями, и его следующая фраза повисла в воздухе, меняя атмосферу.
— Я сегодня в городе… Карину видел.
Марина, ставившая на