— Но я вас совсем не знаю, — говорит мне затем этот персонаж, идя своей дорогой.
И я, с большим смущением, вынужден признать, что и в самом деле, совершенно его не знаю».
И первом из этих двух сновидений, моя память, чтобы заставить говорить на иностранном языке этого воображаемого человека, нашла лёгкость речи, которой я сам не обладал в состоянии бодрствования, но она, почему-то, не предоставила себя в этом же сновидении мне самому.
Во втором, она внезапно вытянула из своих хранилищ образ, который я сначала смутно узнал, но затем она не позволила его идентифицировать; и воображение вложило в уста этого персонажа мысль, которая осенила меня внезапной изменой моей памяти.
Я нашёл ещё одно наблюдение в своём дневнике, которое, как мне кажется, достаточно естественно связано с предыдущими:
«Мне снилось, что я беседую с одной особой, которую я когда-то встречал в одном курортном городке, и я попросил её помочь мне напомнить название одного очень красочного разрушенного замка, вокруг которого мы тогда вместе гуляли. Она ничего не смогла вспомнить. Я напоминал ей многие мелочи, которые могли бы вызвать у неё воспоминания. Она настаивала, что не знает, что я хочу сказать, или приводила мне названия других замков; я потерял терпение и начал раздражаться, не понимая, почему с такими точными подсказками она не может ответить мне, о чём я её спрашивал».
Не является ли это видом ссоры между мной и одной из моих способностей, персонифицированной вне меня? Быть может, изучение способа, каким осуществляет свою работу ум в подобных сновидениях, поможет облегчить изучение мыслительных способностей бодрствующего человека?
Впрочем, достаточно и того, что действие памяти в сновидении превосходит обычную меру сил этой способности в состоянии бодрствования, чтобы не искать объяснения этому факту в какой-либо внешне причине.
Так, вспоминая все подробности одной научной дискуссии, свидетелем которой я был несколько лет назад, мне приснилась, что я читал об этом. В другом сновидении, не менее ясном [осознанном], когда в моей памяти очень чётко и очень методично всплыл целый ряд анекдотичных мелочей по поводу одного исторического сюжета, мне снилось, что я слушаю рассказ об этом из уст одного профессора, говорившего с кафедры. При этом, замечательным было то, и это показывает до какой степени мы далеки от понимания нашего собственного опыта, что мне снилось, что я впервые слушал всё то, что сам себе рассказывал; его слова казались мне неожиданными и полными очарования, и я восхищался прекрасной эрудицией этого оратора.
В другом сновидении: «Мне снилось, что я задаю одной сомнамбуле множество крайне меня интересующих вопросов [102]. Она отвечает на всё со знанием всех моих самых потаённых мыслей, что приводит меня в изумление. Она даёт мне советы и разъяснения, которые поражают меня своей правдивостью. Я поражаюсь тем, что сам я даже не догадывался об этих истинах, которые она мне вещала, и, однако, вынесенные на свет эти истины оказались всего лишь результатом сравнений и выводов, осуществлённых в моём собственном уме».
В связи со всеми этими беседами персонажей из наших сновидений, заметим ещё, что то, что они являются выражением наших собственных мыслей, не мешает им содержать много того, что является для нас непредвиденным. Ответы воображаемых персонажей, с которыми мы, как нам сниться, вступаем в беседу, создаются, в каком-то смысле, без нашего ведома, без малейшего усилия с нашей стороны, одним лишь следствием ассоциации идей, что может привести к рассуждениям и поворотам мысли, которые нас поражают, поскольку мы этого никогда бы не сделали в состоянии бодрствования.
Также часто случается, что одна фраза или даже одно слово из этих бесед, вдруг ввергает нас в совершенно другое сновидение, вызывая внезапно другую группу идей, и это происходит так резко, что мы даже не успеваем задать вопрос, чем обусловлена эта перемена.
Иллюзия считать себя чужими к работе нашей собственной памяти ощутимо увеличивает силу этой способности, которая тем более экспансивна, чем более стихийно она развивается. То, что тогда происходит в сновидении достаточно согласуется с тем, что мы можем наблюдать в состоянии бодрствования, когда, для того чтобы отыскать какой-нибудь музыкальный мотив, или вспомнить какой-нибудь стих, или какие-нибудь поразившие нас литературные фрагменты, мы не находим ничего лучшего, чем попытаться воспроизвести то, что мы вспоминаем, полностью механически. Тем самым мы приглашаем нашу память выпутываться самой; мы инстинктивно чувствуем, что усилия нашего внимания могут только ей помешать или её запутать.
Предыдущие примеры быть может уже решили утвердительно вопрос о том, что память приобретает во время сна такую степень силы, какой она никогда не обладает у бодрствующего человека. Рассмотрим же теперь некоторые примеры сновидений, когда творческая сила воображения играет особую роль.
«Я видел, в сновидении, одну молодую девушку, одетую в античные одежды, которая играла, не причиняя себе никакого вреда, с кусками раскалённого железа. Каждый раз, когда она к ним прикасалась, из её пальцев вырывались длинные языки пламени, и когда она затем потёрла свои руки, из них брызнул дождь искр, которые с шумом рассыпались».
Ясно, что я никогда не видел ничего подобного в реальной жизни, по крайней мере, такую картину в целом; однако, каждый из образов, которые составляют всю картину, могли быть по отдельности собраны моей памятью. Я мог видеть на некоторых настоящих картинах молодую девушку одетую таким образом. Я конечно же видел в действительности языки пламени, искры и т. д. Это сложное сновидение, таким образом, ничего ещё не говорит о творческой силе воображения; но рассмотрим другое (неважно, что оно нелепо и детско в своей форме, главное что оно убедительно по сути).
«Передо мною на низком столе располагается какой-то аппарат причудливой формы. Кажется, он заполнен водой, и я не знаю, кто сказал мне, что эта жидкость обладает силой делать невидимыми, не лишая жизни, всех животных, которых в неё погрузить на несколько минут. Я удивляюсь и высказываю сомнения, что вполне естественно. В этот момент в углу комнаты я замечаю мяукающего кота; я беру его, бросаю в этот аппарат, и смотрю на результат. Итак, я вижу, как животное мало-помалу начинает становиться светящимся, полупрозрачным, и наконец, прозрачным как кристалл. Кажется, он ведёт себя непринуждённо в этом аппарате; он плавает, протягивается, быстро ловит мышь, прозрачную как и он, которую я до этого не замечал; и, благодаря этой чрезвычайной трансмутации, осуществившейся с этими двумя тварями, я различаю останки этого несчастного грызуна, которые опускаются в желудок его