Фомин начал собирать информацию и даже скатался в тот городок, который ныне пафосно зовётся в честь гордеца. Вот только подходить близко он не рискнул. Слишком хорошо он помнил рассказы своей тётки о Павле, могущественнейшем из Повелителей, что она знала в своей жизни. А она прожила куда дольше, чем многие бессмертные.
А потом Антонина, дочь императора, захотела увидеть вживую институт магии и тогда Фомин понял, что это его шанс. Даже если гордец поймёт, что перед ним не цесаревна, сделать всё равно ничего не сможет. Во всяком случае, Фомин на это всей душой надеялся.
Подменить девчонку, которую он знал от и до, не составило труда. Навязавшись к ней на встречу, он ее просто усыпил и спрятал под ее же кровать, накинув простенькую иллюзию, на которую дворцовые артефакты отслеживающие вспышки маны, даже не отреагировали. Фомин хорошо знал дворец и точно понимал, как и что необходимо делать.
Затем была поездка и встреча. Напрямую Фомин не рискнул действовать, а потому, как и планировал изначально, воздействовал на Паулину, молодую девушку-гадалку. Все оказалось легко и у него появился информатор, который… Ничего толком не рассказывал. Она целыми днями сидела у себя в комнате или в аудитории, обучая студентов.
Но и тех крох Фомину хватило, чтобы понять одну прекрасную вещь — Павел слаб. Он невероятно слаб, и каждая битва требует от него напряжение всех сил и даже больше. Не из гордыни он решил пойти путем бога, а из неспособности без костылей защитить себя и своё имущество.
Вот только Повелитель Слов, даже ослабленный, всё равно остается Повелителем, и торопиться здесь не стоило. Поэтому, он кое-чему научил Паулину и внушил ей без всякой магии что она может увидеть кое-что интересное, если будет следить за Павлом.
Любопытная девчонка с радостью согласилась и перед отправкой дипмиссии наложила заклинание слежения на одного из солдат. Конечно же Павел мгновенно определил его и тут же обрубил связь, что не лучшим образом отразилось на цесаревне. Как итог, лучший лекарь разводит руками, уповая на чудо, а кто у нас по чудесным исцелениям?
Божок местного розлива, Павел-словоблуд.
Дело за малым — напросится с императором и пожать руку ненавистному Повелителю. Более того, отложенная смерть, что сейчас въедалась в каждую частичку его естества, сработает только после сильного энергетического перенапряжения, то есть, как раз после того, как он исцелит Антонину.
Фомин краешком губ улыбнулся в спину пафосно уходящего в портал Павла.
«Ничего, не долго тебе осталось портить эту землю своей волшбой», — подумал он, после чего поспешил за государем. Он обязан увидеть, как откроет глаза цесаревна, а Павел их закроет на вечно!
Войдя под своды храма, Фомин с трудом сдержался, чтобы не поморщиться.
Вокруг царило спокойствие, казалось, что ото всюду струится свет и тепло. Здесь его было столько, что оно начинало душить его. Он расстегнул верхние пуговицы сорочки и сглотнул. Удивительное место. Сделав несколько шагов внутри храма, он ощутил прилив энергии, будто вернулся домой, к погибшей семье. В голове возникли образы уничтоженного города и двух Повелителей, что вели между собой диалог.
— Эта экспансия изменит мир! — кричал один.
— Опомнись, безумец! — увещевал второй, что был сильнее ранен. У него отсутствовала рука и нога до колена.
— Никогда, — прорычал он. — Либо ты со мной, либо, — он картинно вытянул руку вперед ладонью вверх и зажег над ней небольшое, но ослепительные солнце.
— Остановись, — глухо сказал раненый.
— Я уже говорил — никогда, — после чего солнце сорвалось и стерло из реальности раненого Повелителя, а вместе с ним и часть города, где был дом Фомина, тогда еще его звали Джаредом.
Фомин тряхнул головой и сжал зубы. Повелители не оставили ему ничего, даже тел для погребения, и он отомстит им всем. Он отнимет у них главное. А что самое ценное для бессмертного? Естественно его драгоценная жизнь.
Пройдя внутрь, он постарался абстрагироваться от витающей в воздухе благостной атмосферы, и войдя в главный зал сосредоточился на Павле. Чтобы тот ни делал, ему не выкрутится от магического вируса, что встраивается в энергетику жертвы и чем та сильнее, тем сильнее и сам вирус.
Павел сейчас разговаривал с какой-то женщиной, что с серьёзным лицом кивала, после чего куда-то убежала. А спустя несколько минут в церковь начали заходить люди. За несколько секунд зал оказался переполнен, после чего на небольшой сцене появился Павел, на руках которого умирала девочка.
Фомин отвернулся от Антонины. Его мучила совесть из-за того, что пришлось использовать невинное дитя, да ещё и таким зверским способом.
— Это принцесса Российской империи Антонина, — заговорил Павел, отчего по телу Фомина побежали мурашки. — Это невинное дитя использовали в грязных целях.
Фомин чуть не отшатнулся на этих словах.
— Не знаю, чего хотел добиться злодей, но я не позволю этому свершится. Но я не смогу спасти её в одиночку!
— Мы поможем! — был ему ответ толпы.
Настолько синхронный, что Фомину показалось, будто он стоит не среди людей, а в центре одного гигантского существа. Это пугало и будоражило одновременно. Именно такими были Повелители, именно так работала их магия. Хотя Фомин и не ощущал маны вокруг, но не верил, в то, что люди действительно искренне верят добровольно.
— Спасибо! — Павел с благодарностью поклонился людям.
И вот здесь Фомина проняло. Как Повелитель, высшее существо, мог поклоняться бездарному двуногому скоту? Даже с учётом того, что в храме с горящими надеждой глазами стоял сам император, всё равно. Повелитель, если он действительно силен, может лишь делать вид, что вокруг него не инструменты и имущество, а живые люди.
Мысли спутались, перескакивая с одной на другую, а прихожане тем временем запели. Сначала тихо, но с каждой секундой всё громче и громче.
Волна захлестнула и Фомина, отчего он невольно присоединился к пению. Слова будто старые знакомые, которых он забыл, а сейчас неожиданно вернулись. Он пел и пел, а Павел светился всё ярче и ярче, пока не обратился во вспышку. Но не ту, которой Аскверий сжег его жизнь. Свет Павла не причинял боли и зла, наоборот, он дарил ощущения покоя и радости.
А затем всё прекратилось одномоментно. Люди замолкли, а на них с удивлением смотрела полностью здоровая, даже с волосами, цесаревна Антонина.
Секунда, и император, позабыв обо всём бросился на сцену.