— С вами, пьяным в баре, вечером связалась Акакиева? — ввернул Макар. Всего десять минут назад во время схватки они вроде перешли с Филимоновым на «ты», но Макар по кембриджской привычке не любил фамильярничать даже с врагами.
— Тоська настрочила в чате про «большую непоправимую беду» — без пояснений. Я потом ее сообщение удалил от греха подальше. — Филимонов потрогал разбитые губы и сплюнул. — Пока тачку из гаража выгнал, пока катил к ней на Москву-реку с оглядкой, менты ж меня тормознуть могли, промилле считать… Тьма кругом, хоть глаз выколи… И вонь несусветная у дома… Я из машины вышел, меня аж затошнило. Не видно ни зги, она, оказывается, фонарь у забора камнем кокнула…
— Кто? Акакиева? — уточнил Макар.
— Нет, другая… Гелюся.
Макар напрягся. Сейчас они с Клавдием услышат от Филимонова — то самое, третье или пятое-десятое, скрытое за семью печатями.
— Они обе метались у забора словно кошки угорелые. Гелюся вся в кровище своей. Тоська ошалелая, будто ее мешком пыльным шибанули. А он… сосед Дима… лежал в траве. Я пульс у него стал проверять, и жилки-то не нащупал… Решил — мертвый он.
Филимонов на секунду умолк. Перед глазами его всплыла незабываемая страшная картина: в свете фар его авто две женщины, с которыми он бок о бок провел долгие годы. Их старые искаженные лица — белые маски. И труп мужчины в синем деловом костюме у их ног. Его бледный помертвелый профиль… Огромный синяк на его виске. И еще один предмет в траве возле тела…
— Кто ударил Дмитрия Матвеева в висок? — жестко спросил Клавдий.
— Она…
— Имя?
— Тося… Антонина.
— Акакиева убила своего соседа?! — потрясенно воскликнул Макар.
Филимонов глянул на него исподлобья и кивнул.
— Чем она его ударила? — Клавдий тоже не ожидал подобного.
— Палкой своей. Тростью! Рукояткой его по башке звезданула. — Филимонов облизал пересохшие губы.
Они оба, и Макар, и Клавдий, вспомнили трость Акакиевой на полу у лестницы рядом с ее бездыханным телом. Тяжелая, сделанная на заказ из черного дерева дорогая трость с витой утолщенной, отделанной серебром рукояткой. Форма ее напоминала кочергу.
— За что она его убила? — задал новый важный вопрос Клавдий.
— Он промеж них… сестер… сдуру сунулся… В их свару у забора. Тоська-то сеструху до кровянки тростью измолотила, мякоть руки у плеча ей рассекла… И по черепушке ее пыталась палкой достать, а он… сосед вмешался, пытался их разнять. Он Гелюсю-стерву собой от Тоськи закрыл. Она метила в сеструху палкой, а попала рукоятью ему прямо в висок. Он и рухнул в момент будто подкошенный… Гелюся мне, рыдая, все это там поведала.
— Из-за чего сестры ночью дрались? — спросил Макар, хотя он уже знал ответ на вопрос.
— Да бешеные обе! — Филимонов всплеснул руками. — Гелюська годами Тоськино добро хранила. На нее же много чего записано было.
— На вас тоже, — произнес Макар. — Например, турбаза на Дальнем Востоке.
— Мне Тоськиного имущества никогда не надо было, она знала — свистнет лишь, я все опять на нее переоформлю. Я человек чести. — Филимонов вздохнул. — А Гелюсю алчность сжирала, когда Тося потребовала свое имущество назад. У Гелюси — сын единственный, любимый, наследник. Она ж мать! Но Тоська у Гелюси все отняла. А та злобу затаила. А с чего? Не ее же капиталы! В исступлении решила сеструхе отомстить, ославить ее, опозорить. Затмение на нее форменное нашло от жадности, от бешенства.
— Это она вымазала забор особняка родной сестры фекалиями с дегтем? — К горлу Макара клубком подкатывала тошнота, не из-за предмета вопроса, из-за сути поступка Гелюси.
— Бабы — чудные создания. Кошмарные твари прямо порой, — горько посетовал Филимонов. — Тоська-то начальницей всех умывальников, командиршей мочалок служила, по верхам обреталась, пока ее не турнули из департамента, а Гелюся жила за счет сестры, храня ее достояние, но нашла коса на камень, и схлестнулись они люто… Вспомнила Гелюся, наверное, родную Мотовилиху, где испокон веков заборы дерьмом девки-злыдни друг другу мазали… А Тося-то тоже в отставке озверела совсем, на весь мир озлобилась. На людей кидалась с палкой словно Салтычиха: чуть что — сразу бить-мордовать. Когда ночью засекла она сеструху с ведром говна у собственного забора — не стерпела, выскочила из дома и ну ее лупцевать! Поранила ее до крови. Гелюся в крик. А Димка, сосед Тоськин, видно, только откуда-то домой вернулся. Припозднился. Я его «бээмвуху» потом в воротах обнаружил. Он заехал к себе, и его бабьи вопли в ночи всполошили. Он, идиот, и побежал через свой участок к Тоське, вообразил: вдруг ее грабят? Гелюся мне сказала: он ошалел, когда все увидел — ее в кровище, Тоську с тростью и забор, дерьмом заляпанный. Заорал на них: «Что вы творите?! Варвары!» И бросился их разнимать, закрыл собой Гелюсю, когда Тоська на нее снова палкой своей замахнулась. И пал, сраженный в висок… Короче, ни за грош пропал парень. Не сунулся бы — остался жив-здоров.
— Вы — соучастник убийства, — сказал Макар. В горячке он забыл про мобильный и про запись признания шофера, но теперь включил камеру и начал Филимонова снимать. — Ваши действия на месте убийства. Детально.
— Когда сосед на траву брыкнулся, они обе насмерть перепугались. Тоська просто в ступор впала… Меня позвала на подмогу, кроме меня кто ей поможет-то? — Филимонов помолчал. — Гелюся шипела: «Ты его убила! Тюрьма теперь тебе пожизненная». Тоська перед нами на колени бухнулась… В интернете сейчас моду завели: чуть что — проси прощения на коленях… Ну и она передо мной и перед сестрой на коленках елозила, просила, молила не выдавать ее ментам и помочь от трупа соседа избавиться. Гелюся ей мгновенно счет выкатила: не за бесплатно же нам от суда и тюрьмы тебя укрывать. Тоська в дом поковыляла, достала из сейфа все свои цацки дорогие с брюликами: кольца, браслеты, колье. И Гелюське — шварк! На, подавись! Только молчи!
— А вам сколько она заплатила? — поинтересовался Макар.
— Я в тот момент ее палку в ванной мылом отмывал, — ответил Филимонов. — Я б палку-то выкинул, но Тоська без подпорки своей шагу не ступила бы. Из-за ревматизма, да и плохо ей сразу стало от всех передряг. Сдала она сильно.
— Сколько ты с нее содрал? — Клавдий рывком повернул его к себе.
— Семь лимонов, — ответил Филимонов.
— Сколько?!
— Все, что она хранила налом в сейфе, я забрал. Семь лимонов. Она жадничала — мол, пять возьми. А я ей: «У меня дочура от первого брака, ей пять на квартиру мало. А семь в самый раз». А что? Я в