— Филимонов нам все рассказал. Про убийство вашей сестрой Антониной соседа Дмитрия Матвеева. А вы — Ангелина — соучастница преступления, — объявил Макар.
— Вы что… вы чего… вы зачем напраслину на меня наговариваете?! Жорка, ты ополоумел?! Креста на тебе нет! — воскликнула сипло Гелюся. — Да она меня саму едва не убила! Сумасшедшая сестрица! Едва руки меня не лишила палкой своей, рукояткой!
Ангелина выставила вперед руку. Она вышла открывать калитку в одной ночной сорочке и шелковом халате-кимоно с короткими широкими рукавами. Задравшийся рукав не закрывал толстый бинт между плечом и локтем. Бинт удерживала медицинская сетка, дабы он не сползал. И Клавдий ошеломленно уставился на сетку и бинт.
Рисунок Августы, где она изобразила волны… Он воображал себе море или реку. Но сейчас видел иное: узор сине-зеленой медицинской сетки на фоне белого бинта был волнообразным. Нет, сетка в точности напоминала орнамент Августы на рисунке!
Клавдий решил: «У меня глюки от болевого стресса, я брежу…» Но, глядя на сетку, удерживающую бинт на руке пожилой женщины, он вновь и вновь обращался мыслями к картинке немой дочки Макара с изумлением, почти с благоговением…
— А сосед Димка примчался тогда к нам со своего участка! — продолжала жалобно Гелюся.
— Увидел вымазанный вами дерьмом с дегтем забор сестры и ее, лупившую вас тростью, и обозвал «варварами»! — бросил ей в лицо Макар.
Клавдий чуть отступил и достал из кармана пиджака мобильный. С Гелюсей все ясно. Она уже не отопрется при Филимонове. Пора звонить подполковнику Лейкину, исполнять обещание. Из Гавриково до Торков путь неблизкий — пока Лейкин с дежурной опергруппой доберется! Им предстоит задержание подозреваемой на чужой подведомственной территории — та еще полицейская бюрократическая морока.
— Что вы вытворяли?! — наступал на Гелюсю Макар. — Дикость! Средневековье! Как вы додумались до подобной мерзости? Вы же были родные сестры с Акакиевой!
— Я мерзость совершила от обиды великой, от расстройства, — не сдавалась Гелюся. — Тоська меня по щекам отхлестала при последнем нашем свидании. Словно я служанка ей, а она — барыня-госпожа. Я-то ей забор испачкала, а она человека убила, зверюга! Он-то, сосед, меня от нее собой закрыл, когда Тоська мне руку рукоятью трости располосовала. Он кровь на мне увидел и защищать меня бросился. Парень — герой, сердце золотое, смелый! А Тоська в бешенстве его по голове звезданула — прямо в висок рукоять трости ему врезалась. Он и упал… Я к нему кинулась, хотела ему скорую вызвать…
— Лжете, — оборвал ее Макар. — Никакой скорой вы ему вызывать не собирались. Сестрица вам за молчание и сокрытие свои фирменные драгоценности из сейфа отдала, а вы их взяли в уплату за молчание. Вы вместе с сестрой потом орудовали заодно: вызвали Филимонова на подмогу. И забор вместе с сестрой пытались отмыть-отскрести.
— Если бы я не согласилась молчать и не взяла Тоськины украшения, она бы и меня прикончила. — Ангелина на мгновение умолкла. Черты лица ее внезапно изменились. Ожесточились. — Ей уже было нечего терять, когда труп соседа у ее ног валялся.
Они смотрели на нее. А Гелюся вспоминала:
Тот вечер… давний, когда старшая Тося и правда жаждала ее смерти…
Вечер после несостоявшегося бракосочетания в ЗАГСе, когда Тосин жених, наслушавшись деревенских злых подначек про «Тосю-Каку», дал стрекача…
Тося в белом свадебном платье и кружевной фате сидит в горнице их дома в Мотовилихе у накрытого для гостей нетронутого стола. Утром ей предстоит возращение на далекий БАМ… Одной, без мужа… Мать рыдает из-за сорванной свадьбы, бегства жениха, публичного позора, а больше из-за зря потраченных денег на торжество и угощение. Появляется любопытная соседка и с притворным сердобольным видом уводит мать к себе.
Сестры остаются в горнице одни. На Тосе свадебное платье в пол и фата. На Гелюсе, вернувшейся из школы перед самым походом всей свадьбы в ЗАГС, все еще коричневое школьное платье, белый накрахмаленный фартук и алый пионерский галстук. Внезапно Тося поднимается, хватает рукой младшую сестру за концы пионерского галстука и рывком притягивает к себе.
— Ты… сссволочь рваная, — шипит Тося, оскалив ярко накрашенный помадой рот. — Ты меня кликухой позорной наградила… Ославила меня на всю округу… Это из-за тебя все, тварь, пакостница! Из-за тебя я счастья, дома, любви лишилась сегодня!
— Может, он просто тебя не любил! — отвечает ей дерзко Гелюся-школьница. — При чем здесь я и твое прозвище? И не смей меня трогать, Тоська-Кака!
Рывок… Сестра поворачивает ее, просовывает пальцы под пионерский галстук и, молча, сопя, дыша ей в шею, начинает накручивать алый кумач на кисть, затягивая петлю пионерского галстука на горле Гелюси все туже… туже…
Гелюся отпихивает ее, колотит по спине, тянется к ее лицу, пытаясь выцарапать ногтями ей зенки, но петля лишает ее воздуха… А молчание сестры Тоси, душащей ее, страшит до дрожи… Гелюся уже хрипит, хватает ртом воздух… Свет меркнет в ее глазах. Она оседает на пол, красный галстук рвется в цепких безжалостных пальцах сестры.
Когда Гелюся приходит в себя, она видит Тосю рядом на полу. Плечи сестры сотрясаются от рыданий. Она оборачивается. Фата сползла набок, венок из искусственных белых цветов смахивает на нимб. Слезы раскаяния и ужаса размыли весь свадебный макияж на Тосином лице. Тушь течет по щекам черными струями, а вымазанный помадой рот теперь напоминает кровавую рану. Тося придвигается и руками хватает сестру в охапку и крепко прижимает к себе. Тося что-то бормочет. Она просит прощения. Она кается…
Гелюся сначала показывает характер, грозит все рассказать матери, а затем требует в уплату за молчание белые туфли из магазина для новобрачных, новые чулки, подследники, две пары кружевных синтетических трусов, комбинацию и флакон дефицитных духов «Шахразада».
Тося отдает ей все. А затем прямо в подвенечном платье аккуратно зашивает порванный пионерский галстук.
— Сестра моя доброты не ведала никогда, — изрекла громко Гелюся, обращаясь к Макару, Клавдию, закончившему разговор с Лейкиным, и Филимонову. — А состарившись, оказавшись не у дел, вообще белый свет возненавидела. Ее когда-то назначили на солидный пост во власти. Я еще удивлялась, как это мою Тоську-Каку во власть допустили? Они бы… начальники ее… сначала у нас, ее родни, поспрашивали: можно ли ей вообще что-то в государстве доверять? Я бы им порассказала про нее немало всякого-разного.
— Вам предоставят слово в суде, — пообещал Макар.
— Я ее не убивала. Не знаю, кто ее на тот свет отправил. И не радуюсь я ее смерти, хоть и натерпелась от нее. Я ее прощаю. Сестренка… Тосечка… слышишь меня? Где