Какитай, еще один любомудр, с удовольствием выслушал Акылбая.
- Аке, я понимаю ваш вопрос как повторение тех вопросов мудрецов, о которых писали они в своих книгах. Но каверзность вашего вопроса в том, что вы его подводите под готовый ответ: «нет хакиката для всех времен». А раз так, то и справедливость, и зло не понимались одинаково в разные времена. И тогда можно допустить, что во времена Кенгирбая убийство несчастных Кебека и Енлик вовсе не посчиталось злом! Гадилет того времени вполне оправдывал их жестокую казнь. Не так ли, брат? - высказался Какитай и выразительно посмотрел на Магаша...
Молодой круг Абая проводил в подобных диспутах много времени. Порой, в горячей состязательности, молодые умы забредали так далеко, что не в силах были сами выбраться из философских дебрей, - тогда они обращались за помощью и советом к своему учителю.
Бывало, как в противостоянии Акылбая и Какитая, что спорщики невольно выходили за пределы мусульманской книжности и начетничества, что и было явлено в иронических словах Какитая. Магаш ответил ему одобрительным взглядом и после некоторого молчания сказал:
- Какитай, ты лучше всех нас освоил русскую грамоту, потому и, наверное, твое толкование слов Акылбая похоже на высказывания некоторых русских мыслителей в их книгах. А у них часто бывают очень глубокие мысли. Но это - если смотреть с их точки зрения. А если посмотреть с мусульманских позиций. - и тут Магаш засмеялся, - вы оба делаете уверенные шаги к вероотступничеству и ереси.
Какитай сразу принял шутку Магаша, также засмеялся в ответ и произнес, нарочито понизив голос:
- Мне можешь говорить что угодно. Но не высказывай этого при Кокпае и Шубаре! Они ведь сразу же скиснут или начнут бушевать, когда толкования канонических книг явно выйдут за пределы дозволенных комментариев!
На Акылбая же произнесенное младшим братом Магашем слово «вероотступничество» произвело сильное впечатление. В отличие от Магаша и Какитая, немногословный Акыл-бай был ретивым исполнителем правоверного устава.
- Магаш, ты к чему меня подталкиваешь, говоря о вероотступничестве? - посуровевшим хрипловатым голосом прогудел он. - Я никогда, кажется, не оступался и не забывал обращаться лицом в сторону Мекки. Чего вздор мелешь?
Улыбнувшись, Магаш поддел брата еще заковыристей:
- Акылбай-ага, у меня нет никаких сомнений насчет того, что вы знаете, где Кааба. Но если то, что высказали вы совсем недавно, соответствует истинному вашему убеждению, то вы, брат мой, далеко в сторону ускакали от Каабы!
Все еще не совсем понимая, Акылбай продолжал молчать, ожидая конца речи Магаша. А тот говорил:
- Я запутался в ваших противоречиях, джигиты. Вы говорили: «разным временам сопутствовали разные истины». Значит, в разные времена справедливость также воспринималась по-разному. Зло тоже определялось по-разному. Но разве так сказано в Коране - в аятах, хадисах? Нам свойственна самоуверенность, наверное, когда говорим: да, мы идем по пути, указанному Пророком. Если истина, зло, справедливость видоизменяются в каждую эпоху, как вы утверждаете, то ведь и вера должна изменяться? А разве такое возможно? Разве может религия, создающая вечные каноны для верующих, видоизменяться? Из ваших слов вытекает, что может - это и является ересью! В таком случае, может статься, в иное время, в ином правоверном обществе и пророк не будет признан пророком! А его дядя Абужахил, язычник и упрямец, так и не принявший мусульманской веры, не будет причислен к язычникам. Вы уж не сердитесь, Акыл-ага, но что-то не получается по-вашему.
Какитай и Дармен защелкали языками от восхищения, пленившись остротой мысли Магаша. Однако неповоротливый, медлительный Акылбай, объединив все выдвинутые против него обвинения, смог против них выставить единый многомудрый ответ:
- У нас, в мусульманском мире, имеется такое понятие: меняются времена, приходит новая эпоха - появляется новый пророк. Появляется и новая великая книга. Так ведь и было: сначала были Талмуд, Ветхий Завет, потом Евангелие, затем Коран. Приходит новое время - несомненно меняется канон веры, но неизменным остается учение о вечном Едином Создателе!..
Дармен с любопытством и удивлением смотрел на Акыл-бая, тот с достоинством спокойно взирал на друзей. Нашел все-таки ответ старший сын Абая!
- Уа, нашего Акыла-ага голыми руками не возьмешь! А ведь казалось, что Магаш и Каке уже объехали его! - воскликнул Дармен.
Теперь Акылбай, приободрившись, позволил себе пошутить над младшим братом:
- Как видишь, айналайын, Магаш, не всегда это получается у вас с отцом: куда хочу, туда и заворочу. Воля ваша, но вам не надо пытаться всех впрячь в свою упряжку! - посмеиваясь, завершил Акылбай.
В голове Магаша было кое-что еще, что мог бы он выдвинуть в споре, например, мысль о том, что и после прихода самого Пророка время не остановилось, произошло в мире немало перемен в человечестве. Дитя человеческой истории все еще растет - так и по пришествии последнего пророка... Но, памятуя о том, что Кокпай, Шубар и Акылбай всегда выступают как ревностные мусульмане, Магаш не стал выставлять перед ними свою мысль. Ему было вольготно разговаривать с самим Абаем и с Какитаем, которым вовсе было не свойственно проявлять настоятельность правоверных книжников.
Разговаривать свободно, открыто о религии они могли, оставаясь только втроем - Абай, Какитай, Магаш, - поэтому он, ценя это духовное содружество, решил не испытывать судьбу и не задевать истовых правоверных чувств своего старшего брата. С другой стороны, горячность юного Дарме-на по поводу правды жизни в искусстве вызывала в Магаше сочувствие и понимание.
Для Дармена вопрос правды, поднятый им сегодня, был очень важен, поэтому он никак не мог отойти от него. Он чувствовал, что у остальных из круга Абая, получивших более основательное русское образование, а также и впитавших много из мусульманских книг, знаний намного больше. Но это не вызывало у Дармена ни зависти, ни ущемленности, наоборот, - круг молодых порождал в его сердце только чувства большого уважения и восхищения. С восторгом он думал: «Где я среди казахов мог бы услышать такие умные разговоры, как у Абая и его сыновей!»
Он был счастлив, что принят в круг Абая, что сам Абай-ага согрел его вниманием и заботой, словно родного сына. Однако его поручение - именно ему, Дармену, написать поэму о Кебеке и