Айгерим сидела близко к огню, и чистое лицо ее, отражавшее беглый свет пламени, разрумянилось, купаясь в его лучах. Полы ее шубки, из шкурок лисьих лапок, покрытой плотным черным шелком, были с подбоем из куньего меха. Роскошность шубы дополняли крупные розовые жемчуга, вкрапленные в витые серебряные пуговицы. Белая женская повязка-кимешек, устроенная на ее голове с особым изяществом, сияла чистотой. Дорогая, нарядная одежда подчеркивала безупречную красоту зрелой, немного располневшей Айгерим. Сидя у очага, она шила мужу зимний тымак из меха красной лисицы.
Занятый чтением, Абай изредка поднимал голову от книги и взглядывал в небо за шаныраком, наблюдая погоду. Дважды он справлялся у Злихи, заходившей в юрту со двора: не расходятся облака? Не проясняется ли небо?
После утренней трапезы, совершенной в молодом очаге, пришли в юрту Магаш и Акылбай с друзьями. Вслед за ними отдельной группой явились привычные в ауле Абая гости, свои люди: Ербол, Кокпай, певец и скрипач Мука, Баймагам-бет и другие. Это были гости самого Абая. Дармен же, Какитай и молодой сэре Алмагамбет были гостями дома Магавьи.
Когда Ербол занял свое привычное место на торе, возле Абая, хозяин и у него спросил о погоде:
- Как там, снаружи? Не проясняется?
Абай снял очки, закрыл и отложил книгу и осмотрел присутствующих в доме. Айгерим, с улыбкой глядя на него, заметила:
- Что-то вы, дорогой, уже с самого утра который раз справляетесь о погоде! Или на дворе - лютая стужа зимнего джута?
Абай с откровенным восхищением посмотрел на жену. Яркий румянец горел на ее щеках, выразительно подчеркивая нежную белизну лица, безмятежно веселого. Ее мелодичный смех, словно звон серебряного колокольчика, высоко вознесся над серой будничностью и унынием осеннего ненастья. Смех Айгерим напоминал непроизвольную радость майского утра. Надолго задерживая свой взгляд на пригожем лице жены, Абай говорил ласково:
- Айналайын, ты точно заметила, что я часто справляюсь о погоде. Вместо этого мне чаще следовало бы поглядывать на тебя, и ни о чем таком не спрашивать! Хоть снаружи и пасмурно, а в доме моем, оказывается, светит солнышко! Посмотри, Ербол, она ведь сияет как радуга! Ну какая там серая осень сможет затмить такой свет!
Смущенная Айгерим пунцово покраснела. И вновь прозвучал ее негромкий переливчатый смех. И все, глядя на нее, заулыбались. Она же обернулась к Злихе и велела подавать гостям кумысу. Быстро был расстелен новый синий дастархан. Начиная с Абая, служанка стала подавать в желтых чашечках кумыс, наливая его из большой чаши половником, затейливо украшенным узорами из чеканного серебра.
Густой, матово-белесый осенний кумыс сегодня был особенно хорош. Не успевший перебродить за одну прохладную ночь, еще не пенистый, он скорее был по вкусу как саумал, отстоявшееся кобылье молоко. С особенным удовольствием выпив по первой чашке, гости стали нахваливать: «Ай да кумыс! Какой вкус, аромат! Одно удовольствие!» В предвкушении варившегося на ярком огне мяса, попивая кумыс, гости пришли в хорошее расположение духа. Создалась самая непринужденная обстановка, дружеский сход в доме Абая обещал быть интересным и приятным.
Вчерашний разговор о печальной судьбе Енлик и Кебека заставил задуматься всех, каждого по-своему. Старшие, Кок-пай, Ербол, Мука и Баймагамбет, разговаривали об этом еще с утра, до прихода к Абаю, находясь в гостевой юрте. Историю Енлик - Кебека лучше других знал Ербол. Он толковал о жестоком приговоре бия Кенгирбая как о деле, без всякого сомнения, вынужденном, - ибо тобыктинцы были слабы и малочисленны, заступиться за своего, виновного, джигита они все равно бы не смогли. Толкование Ербола ни у кого из старших не вызвало ни сомнения, ни возражения. Событие было воспринято просто как предание старины.
У молодежи, в юрте Магаша, эта тема также горячо обсуждалась с самого раннего утра. Молодые акыны круга Абая -Акылбай и Магаш, его сыновья, а также Какитай и Дармен при обсуждении трагедии Енлик и Кебека пошли в том направлении, которое обозначилось вчера: сострадание, жалость к убитым юным возлюбленным и осуждение тех, кто обрек их на смерть. В молодом кругу было как раз много волнений, споров, страстных высказываний.
Камнем преткновения, который молодежь не смогла обойти, был довод Абая о необходимости «правды жизни» при создании поэтического произведения. Абай-ага наставлял: «Только найдя эту правду, ты придешь к настоящей поэзии». Дармен воспринял это наставление таким образом:
- «Правду» из уст Абая я понимаю как назидание нам. Это по поводу того, как воспринимать нам бия Кенгирбая. Потомкам не надо раболепствовать и возводить в божество своего предка: «был он светочем мира», «мы не достойны и праха с ног его». Об этом и предостерегает Абай-ага. Он указывает: ищи только правду, если были при жизни какие-то пороки у нашего святого предка, говори об этом смело, ничего не утаивай.
Из этих слов Дармена выходило, что в поэме, которую собирался написать, он мог и осудить Кенгирбая. Но тут ему возразил Магаш, стараясь сдерживать свое волнение:
- Прежде всего, надо понять, что есть правда, истина? Можно ли считать истиной все то, о чем твердят люди, повинуясь законам веры и старым обычаям? Если это так, то ничего не остается, как только молиться аруаху Кенгирбая, возжигая ночью на его могиле поминальные огни... и никто не может его осуждать. Но можно ли назвать правдой только то, что одобряется большинством? Вот еще один вопрос. Друзья, часто бывает, что это не так! Истина не совпадает с мнением толпы! Наоборот - истина как раз противостоит заблуждениям этого большинства, и только она способна вывести заблудившуюся толпу на правильный путь! Так что в нашем случае мы должны прежде всего выяснить, в чем правда!
Высказывался и Акылбай, - несмотря на то, что говорил он всегда не очень бойко, тяжеловато, произнося слова хрипловатым, как у его матери Дильды, низким голосом, - мысли простоватого с виду Акылбая всегда были основательны, хорошо выверены и глубоко продуманы.
- Я сейчас буду говорить не о Кебеке и не о Кенгирбае, - неожиданно для всех начал он, - а кое о чем другом. Вот, скажем, что означает понятие хакикат? Вы знаете -