В дверь постучали, зашли Одри и Аббад. Элиас с удивлением воззрился на посетительницу. Она совершенно не соответствовала тому, что он себе навоображал. Одри виделась ему опустошенной, мятущейся, тщетно пытающейся скрыть свои стигматы. Однако стоящая перед ним молодая женщина казалась «нормальной». Ничто в ее облике не наводило на мысли о том, через что ей пришлось пройти. Высокая, темноволосая, с безупречной стрижкой-каре… даже ногти не обгрызены. А вот Аббад в сравнении с ней выглядел довольно жалко. Элиас разозлился на себя за то, что собирался всячески помогать жертве, поддерживать и опекать ее во время сеанса. Теперь он понимал, что сострадать ей было бы смешно. Он неловко пригласил их садиться. Ему столько раз приходилось наблюдать за работой наставника, что он совершенно не тревожился по поводу самостоятельного проведения сеанса. Эта мысль его подбодрила.
– Следователь объяснил, зачем вы здесь?
– Нет.
– Я собираюсь предложить вам сеанс ольфакторных воспоминаний.
Элиас растолковал в общих чертах сам принцип. Она вроде бы заинтересовалась. Он воспользовался этим, чтобы выдвинуть свое условие, и повернулся к Аббаду:
– Сессия – дело сугубо личное. Вам придется обождать в приемной. Мы выйдем к вам, когда закончим.
На лице инспектора удивление быстро сменилось разочарованием, но от возражений он воздержался. Судя по всему, Элиас контролировал ситуацию. Так что Аббад в обнимку со своим страхом что-либо упустить (или fear of missing out [63], говоря на изысканном французском) покинул помещение.
Когда они остались вдвоем, Элиас признался Одри, что скрыл свои истинные намерения. Та выпрямилась.
– Инспектор уверен, что цель этого сеанса – порыться в вашей памяти, чтобы найти там что-то, подтверждающее личность нападавшего.
– А это не так?
– Нет, не так. Это было бы настолько же бесполезно, насколько и пагубно.
– Тогда зачем мне было приходить?
Но в одном Элиас не солгал. Он и правда думал, что сумеет ей помочь. Вместо истины он предлагал ей передышку, поддержку, подкрепление. Одри нахмурилась. Элиас положил ладонь на флакон:
– Я знаю, что это может показаться абсурдным, но у меня есть средство, способное возродить нежность и любовь, скрывающиеся в ваших воспоминаниях. Далекие от ваших сиюминутных мучений, эти воспоминания только и ждут, чтобы вы снова к ним обратились. Возможно, мое предложение покажется вам лишь попыткой замести сор под ковер. В какой-то мере так оно и есть. Идея укрыться в прошлом, чтобы убежать от настоящего, иногда выглядит контрпродуктивной. Но на самом деле я предлагаю вам это, чтобы вы снова обрели оружие. А уж как вы им распорядитесь, меня не касается. Я здесь не для того, чтобы помочь вам восстановиться. Я лишь хочу показать вам то, что не дает увидеть ваша боль. Ваша жизнь и вы сами не сводитесь к тому, что вам пришлось перенести, и если вы не против вспомнить об этом, я сделаю, что смогу.
Одри, не двигаясь, пристально смотрела на него. Казалось, она вглядывается в самую его сущность. Чувствуя себя неловко, Элиас добавил:
– Должен признаться, я отрепетировал свою речь, прежде чем с вами увидеться. Перед зеркалом это звучало убедительнее. Вы можете отказаться. Вы даже можете встать, выйти из комнаты, и мы поставим на этом точку.
Одри немного успокоилась и в конце концов согласилась. Элиас взял флакон, перелил его содержимое в распылитель, добавил несколько капель ЛСМ и протянул девушке.
– Вы все еще вправе отказаться.
– Чем оно пахнет?
– Это вы должны мне сказать.
Она посмотрела на распылитель. Элиас подошел ближе и показал кнопку включения. Подражая Алену, он спокойным негромким голосом предложил нажать эту кнопку, когда она решит, что готова. И с теми же, что у наставника, жестами, с теми же уважительностью и мягкостью проговорил:
– Пора вам вернуть свое прошлое.
После фазы эйфории Одри двинулась назад, к тому, что успела забыть. Она увидела себя в машине. Серый «пежо». Кому он принадлежал? Они ехали в зоопарк. Кто был за рулем? Молодая женщина сдавленно застонала. Ее глаза, прикрытые веками, двигались. На нее нахлынули десятки вернувшихся воспоминаний. Мозг, неспособный быстро все осознать, разложить по полочкам и распределить во времени, сдался, решив довольствоваться восприятием ассоциированных положительных эмоций, пусть и поступающих вперемешку. Одри шмыгнула носом. Ее мать хохотала на переднем пассажирском сиденье, прямо перед ней. Одри забыла не только этот смех, но и то, что он вообще когда-то звучал. Становясь неудержимым, он соскальзывал в некое подобие скрежета. Одри было четыре года, и весь ее мир состоял из любви. Она звала «мамой» эту женщину, которая обнимала ее, ласкала и покрывала поцелуями. Женщину, которую делал счастливой мужчина за рулем. Он присутствовал во всех воспоминаниях. С каждой новой всплывшей картиной его жесты и облик приобретали в сознании Одри все более четкие очертания. Этот незнакомец смешил ее мать, а ее саму водил в зоопарк, в кино и в парки. Этого человека она любила всей любовью, какая только могла уместиться в сердце ребенка.
Одри очнулась в слезах, с ладонью, прижатой к губам. Элиас склонился над ее плечом:
– Добро пожаловать обратно.
– Я хочу увидеть Али.
40
После генеральной ассамблеи Нора отметила перемены в поведении ольфакторов-резидентов. Все они и думать забыли про заносчивость и бахвальство. Возможно, закрытие филиалов на этот раз их и не коснулось, но страх, что каждого из них могут заменить, вызвал к жизни потоки чрезмерной любезности. Отныне они вели себя крайне обходительно, говорили с медовыми интонациями и даже пытались предупреждать любую просьбу. Признаться, они всегда умели проявлять такую покорность, однако прежде приберегали ее исключительно для Корнелии. Остальным членам дирекции никогда не удавалось добиться от ольфакторов подобной почтительности, граничившей с подобострастием.
В конце дня она решила пойти побегать. Натянула спортивный костюм, который на всякий случай держала в центре, и двинулась по тропинке, ведущей в глубину леса. Двенадцать километров, две судороги в ногах, а потом еще один круг…