Впервые я знаю, что такое любовь; что такое друзья; и чем должно быть искусство.
Любовь – это поиск жизненного пути; пути, который нельзя пройти одному; резонанс всех духовных и физических вещей. Дети бывают не только из плоти и крови – детьми могут быть идеи, мысли, эмоции. Личность любимого человека состоит из мириад зеркал, отражающих и излучающих силы и мысли, и эмоции, которые внутри тебя, и сверкающих изнутри светом иного рода. Этого не объять никакими словами или делами.
Дружба – это тоже форма любви, пожалуй, более пассивная, но способная к передаче и приятию вещей, подобно грозовым тучам и траве, и чистой реальности гранита.
‘ЛЮБОВЬ – ЭТО ПОИСК ЖИЗНЕННОГО ПУТИ; ПУТИ, КОТОРЫЙ НЕЛЬЗЯ ПРОЙТИ ОДНОМУ ’.
Искусство – это и любовь, и дружба, и понимание; страсть отдавать. Это не благотворительность, состоящая в отдаче Вещей, это больше чем доброта, состоящая в отдаче себя. Это приятие и отдача красоты, разворот на свет внутренних изгибов одухотворенного сознания. Это воссоздание на ином плане реальностей мира; трагических и чудесных реальностей земли и людей, и всех их взаимоотношений.
Мне хочется, чтобы это грозовое облако переместилось в Тахо и пролилось на тебя; не могу пожелать тебе ничего прекраснее.
Энсел
18
Наша счастливая нищета и стихи [24]
13 мая 1934 года, почти через год после того, как Осип Мандельштам, один из ведущих поэтов своей эпохи, прочитал в кругу знакомых несколько строк своей сатирической поэмы о Сталине, его арестовали. К счастью, он избежал расстрела, но был вынужден вдвоем с женой, Надеждой, отбыть в ссылку в Воронеж. Удача изменила им в 1938 году, когда поэта арестовали снова, и на этот раз отправили в трудовой лагерь, в котором он впоследствии и умер. В октябре 1938 года, за два месяца до его смерти, жена написала ему это письмо. Надежда продолжала жить в ссылке и не могла вернуться в Москву еще двадцать шесть лет. Только в 1970 году были изданы ее «Воспоминания».
Надежда Мандельштам – Осипу Мандельштаму
22 октября 1938 года
22 октября 1938 года
Ося, родной, далекий друг!
Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память.
Осюша – наша детская с тобой жизнь – какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь. Теперь я даже на небо не смотрю. Кому показать, если увижу тучу?
Ты помнишь, как мы притаскивали в наши бедные бродячие дома-кибитки наши нищенские пиры? Помнишь, как хорош хлеб, когда он достался чудом и его едят вдвоем? И последняя зима в Воронеже. Наша счастливая нищета и стихи. Я помню, мы шли из бани, купив не то яйца, не то сосиски. Ехал воз с сеном. Было еще холодно, и я мерзла в своей куртке (так ли нам предстоит мерзнуть: я знаю, как тебе холодно). И я запомнила этот день: я ясно до боли поняла, что эта зима, эти дни, эти беды – это лучшее и последнее счастье, которое выпало на нашу долю.
Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка – тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой милый слепой поводырь…
Мы как слепые щенята тыкались друг в друга, и нам было хорошо. И твоя бедная горячешная голова и все безумие, с которым мы прожигали наши дни. Какое это было счастье – и как мы всегда знали, что именно это счастье.
Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному – одной. Для нас ли неразлучных – эта участь? Мы ли – щенята, дети, – ты ли – ангел – ее заслужил? И дальше идет все. Я не знаю ничего. Но я знаю все, и каждый день твой и час, как в бреду, – мне очевиден и ясен.
Ты приходил ко мне каждую ночь во сне, и я все спрашивала, что случилось, и ты не отвечал.
Последний сон: я покупаю в грязном буфете грязной гостиницы какую-то еду. Со мной были какие-то совсем чужие люди, и, купив, я поняла, что не знаю, куда нести все это добро, потому что не знаю, где ты.
Проснувшись, сказала Шуре: Ося умер. Не знаю, жив ли ты, но с того дня я потеряла твой след. Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня? Знаешь ли, как люблю? Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе… Ты всегда со мной, и я – дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, – я плачу, я плачу, я плачу.
Это я – Надя. Где ты?
Прощай.
Надя.
19
Милый, родной мой братишка [25]
Наверно, нигде любовь не проявляется с такой силой, как на войне, когда чувства предельно обострены. Немало романтических историй связано с медсестрами, олицетворяющими для раненых бойцов все самое светлое и желанное. Одной из них была русская девушка Ольга Строкова, родившаяся в 1920 году, которую эвакуировали после начала Второй мировой войны из Москвы в Куйбышев, где она сдавала кровь для раненых. Однажды она получила письмо от раненого командира взвода артиллерии, Вячеслава Строкова, своего однофамильца, уроженца Ленинграда, который радовался, что идет на поправку и что в его жилах течет теперь кровь «сестренки», как он шутливо называл Ольгу. Под конец письма Вячеслав на всякий случай попросил прощения, если вдруг его шутливый тон показался девушке неуместным. К счастью, беспокоился он зря, и между ними завязалась переписка, которая продлилась до конца войны и соединила их в любви на многие годы. А началось все с письма Ольги, которое она написала в ответ своему фронтовому «братишке», под Новый, 1943, год.
Ольга Строкова – Вячеславу Строкову
31 декабря 1942 года
31 декабря 1942 года
Дорогой Вячеслав!
Как хорошо вы написали ваше письмо! Какой-то особой теплотой и искренностью дохнуло на меня ваше письмо. И мне очень захотелось написать вам ответ, и чтобы вы его скорей получили. Разве может чем-либо обидеть или задеть такое письмо, напротив, родной, оно вызывает самые лучшие чувства и мысли, и хочется также, чтобы мой ответ согрел вас своим теплом. Простите, что, может быть, не смогу выразить словами все то, что чувствую, но надеюсь, что вы меня поймете.
Вячеслав!