31
Ангел мой, любовь моя
Реми Ошлик, родившийся во Франции в 1983 году, знал с юных лет, что фотография будет страстью всей его жизни. Став фотожурналистом, он принялся зарабатывать себе признание, освещая бунты на Гаити в 2004 году; семь лет спустя его фотохроника Арабской весны [41] завоевала ряд премий. Но с каждым новым достижением его личная безопасность подвергалась все большему риску. Жизнь Ошлика трагически оборвалась в 2012 году, когда он путешествовал по Сирии, делая репортажи о гражданской войне, и в дом, служивший ему явочной квартирой, попала ракета. Вскоре после его смерти его гражданская жена, Эмили Блашер, написала ему письмо.
Эмили Блашер – Реми Ошлику
2012
Ошлик,
Я еще ничего не писала с таким трудом. Мои словари бесполезны. Я так и слышу, как ты говоришь: «Милая Блашер». Так что вместо этого я составила список всего, что любила в тебе.
Ангел мой, любовь моя:
Я любила, когда ты составлял списки вещей, которые хотел, а ты хотел «Харлей-Дэвидсон», лофт, титановую «Лейку» за 22 000 евро, и ты говорил мне: «Что? Ты работаешь в «Пари-матч» [42], да»?
Я любила, когда ты звал меня Блашер или Блашерушечка, когда хотел попросить о чем-то.
Я любила, что ты хотел найти такую страну для нас двоих, куда бы мы могли каждый год ездить вместе по работе.
Я любила, когда ты говорил об искусстве, о живописи и литературе, и я ничего не понимала. Ты столькому научил меня.
Я любила, как на задании ты сливался с тенями, чтобы люди забывали о твоем присутствии, и ты мог снимать лучшие кадры.
Я любила наблюдать, как ты каждое утро просматривал фото-сайты и говорил: «Посмотри, что они творят. Я сосунок, Блашер».
Я любила, когда ты записывал для нас «Любовь на лугу» [43], и мы смотрели это, обнявшись под одеялом, как подростки, с котенком между нами. Ты повторял: «Лучше никому не говори об этом».
Я любила смотреть, как ты каждое утро делал мне кофе, и после восьми месяцев у тебя действительно стало получаться!
Я любила, когда ты говорил, что хочешь двух детей, мальчика и девочку.
Я любила даже больше, когда ты донимал меня перед нашими друзьями насчет детей: «Посмотри на Тиба, Мата, Фреда. У них девчонки крутые, и они беременны!»
Я любила, как ты решал, что хочешь поехать в Ливию, Нигерию и Бирму, потом в Сирию, потом в Тюль, и все за пять минут.
Я любила, когда ты говорил мне: «Блашер, ты делаешь меня инфантильным. Я становлюсь как ты».
Я любила, когда я говорила, что ты лучший фотограф в мире, а ты говорил: «Ну, ты пристрастна».
Я любила видеть, как ты краснеешь, когда я говорила, что без ума от тебя.
Я любила наши будни, нашу жизнь вместе, когда мы допоздна смотрели «Декстера» [44]. Я улыбалась, потому что ты был рядом.
Я любила, когда по вечерам ты вынимал свои контактные линзы и надевал толстые очки. Я называла тебя Гарри Поттером, и ты ненавидел это. Ты называл меня Эмили.
Я любила, когда ты говорил, что совсем не скучаешь по мне.
Я любила, когда ты говорил, что ревнуешь меня к Эрику, Ивану, Пьеру, ревнуешь ко всем, даже к Марсель, моей кошке.
Я любила, когда ты похитил Марсель, пока я была на задании, и взял себе домой, чтобы она привыкла к твоему коту, и мы могли бы жить все вместе, одной счастливой семьей.
Я любила, как ты боялся знакомиться с моей мамой.
Я любила, как ты повез меня в Онфлёр, и мы остановились у шоссе и ели батончик «Марс» и пили «Колу».
Я любила, когда ты говорил мне: «Я урод, Блашер, тебя ослепила любовь».
Я любила, когда ты оставлял зубную щетку у меня дома. Я сфотографировала ее и показывала подружкам. Я чуть не запостила ее на «Фейсбуке».
Я любила, как ты гладил мою ногу на своем скутере на светофоре.
Я любила, как ты крепко обнимал меня по утрам, а потом ближе к ночи, словно мы не виделись несколько месяцев.
Я любила смотреть, как ты куришь у окна. Ты был такой секси. Но, как ты сказал, я пристрастна.
Я любила слушать, как ты говорил Жюльену, твоему лучшему другу, брату: «Осторожно, у нас тут мама-белка», когда я просыпалась.
Я любила, когда ты сперва сказал: «Жюльен – моя жена, а ты моя соратница». Через два месяца стало наоборот. Извини, Жюльен.
Я любила твою застенчивую улыбку, то, как ты смеялся, твою почти женскую чуткость, твою подростковую нежность.
Я любила, как ты каждые пять минут слал мне сообщения, прося выйти замуж, со смайликами и т. п. Мы пообещали друг другу расписаться в Лас-Вегасе.
Я любила, как ты оставлял мне любовные записки в моих блокнотах, когда заходил покормить Марсель.
Я любила твою отвагу, твое восхищение, твою твердость. Я так тобой горжусь, мой ангел. Я восхищалась тобой как фотожурналистом и как мужчиной. Ты стал таким большим.
Я любила, когда ты говорил мне: «Блашер, у нас впереди целая жизнь».
Я любила, как ты говорил мне, что все будет в порядке, когда я бывала в депрессии. Если бы я только услышала, как ты говоришь мне это сегодня.
Я так тебя любила, когда 10 февраля, в пятницу, в нашу последнюю встречу, ты сказал мне, что я делаю тебя счастливой.
Я могла бы продолжать. Я хотела бы всю жизнь продолжать этот список. Ошлик, я тебя люблю. Я надеюсь, ты знаешь там, наверху, что я была более, чем счастлива рядом с тобой. Я расцветала. С тобой все было таким чудесным, милым и удивительно насыщенным. Наша жизнь вдвоем была волшебством. Мы были так счастливы, что должны были оберегать это счастье от вторжения нашей профессии, нашей страсти, второй нашей любви.
Мы были готовы ко всему, кроме худшего. Ошлик, я не знаю, как я могу продолжать без тебя. В Риме ты сказал мне: «Любовь – это слабость». Ты ошибался. Сегодня я чувствую себя сильной. На Рождество ты подарил мне блокнот и сказал: «Запиши историю наших жизней и читай нашим детям». Я обещаю, что расскажу историю той жизни, о которой мы так часто мечтали, жизни, которую мне теперь нужно прожить за нас двоих.
Не уверена, скучаешь ли ты по мне, Ошлик. Я по тебе скучаю. Безумно.
Но я знаю, что ты здесь. Внутри меня. Рядом со мной. Рядом с нами. Теперь наше прозвище, Блашлик, обретает особый смысл.
Когда-нибудь я буду с тобой, любимый. Но еще рано. Ты бы