Но зато в том диком оре я сумел выдать неплохую формулировку: никогда не снимай сцен, которых не понимаешь.
Лучше уж совсем не снять, чем снять просто так. Но поскольку не снять сцену тебе никто не даст, то всегда разбирайся, о чем она.
Потихоньку, с набиранием умений ты приходишь к пониманию, что вся твоя власть зиждется на том, что ты гораздо более подготовлен к съемкам, чем остальные. Выходя на съемку, я имею в голове минимум семь-восемь вариантов того, как я хочу снять сцену. Точнее, как я могу ее снять, ибо первый – тот самый, лучший вариант – снять не выходит никогда. По миллиону причин: солнце зашло за тучу, реквизит не тот, актер не выспался, и т. д. и т. п.
Все ошибки, все недосмотры в конце концов упрутся в тебя. И именно ты будешь принимать решение. Ты должен будешь мгновенно, прямо на месте придумать что-то, что спасет ситуацию. Даже когда это невозможно. Все равно придется.
Иногда на съемках ты находишь удивительные решения, которыми потом пользуешься в дальнейшей карьере.
Картина «Золото». Мне необходимо снять сцену, в которой главная героиня приходит на могилу своего сына. Без слез, со зреющим бунтом в глубине души. Сильная и трагическая сцена.
Заранее с художником выбираем место. Обрыв над рекой, на заднем плане – река Чусовая со скалистым берегом. Снимать будем во второй половине дня, значит, солнце будет заходить в кадре. То что нужно. Намечаем на земле расположение могил. Нужно несколько, чтобы создать ощущение маленького кладбища. Художник выторговывает у меня три дня, чтобы все это сделать. Я нехотя уступаю. Довольные, мы расходимся.
Наступает день съемки. В первой половине я снимаю другую сцену, обедаю, и мы всей группой отправляемся к месту съемки кладбища. Идти довольно далеко – техника там не проедет, поэтому весь скарб приходится тащить на себе: камера, оптика, свет, грим, реквизит и т. д.
Я поднимаюсь на холм, обрывающийся в реку, окидываю взглядом то место, которое мы определи как кладбище, и…
Я уже писал о том, что нельзя кричать на съемке. Что любой крик – это всегда признак слабости. Это значит, что режиссер в панике и не знает, что делать. И это очень хорошо понимает вся группа. Что не способствует его, режиссера, авторитету.
В тот раз я не кричал. Я орал! До хрипоты, до сорванных связок!
На обрыве не было НИЧЕГО! Ни намека на могилки. А самое страшное, что снять эту сцену в другой день я не мог – актриса вечером улетала в Москву на другие съемки. Все было идеально. Была хорошая актриса, было идеальное место, был чарующий свет опускающегося за горизонт солнца.
Не было только могилок.
И я орал! Я требовал привести ко мне художника-постановщика, но его не было. Куда он мог запропаститься в деревне, от которой до Екатеринбурга сто двадцать километров, я не понимаю до сих пор. Я требовал привести мне ассистента художника-постановщика, но тот, по-видимому, был там же, где и его начальник. Я обещал закопать их обоих на месте кладбища! Я обещал похоронить также всю администрацию в полном составе за то, что не проверили выполнение работы! Второго режиссера я обещал закопать вертикально в виде монумента за общую организацию съемок!
Когда я закончил орать, около меня остались только бесстрашно глядящие мне в глаза гримеры – им-то уж точно предъявить было нечего. Вся остальная группа, по-видимому, залегла в близлежащих зарослях.
Я схватил лопату, невесть каким образом оказавшуюся рядом, и начал копать могилы. Точнее, насыпать холмики. Постепенно ко мне подтянулись остальные участники группы. Кто с лопатами, кто с какими-то старыми досками, из которых прямо на месте изготавливались кресты. Землю приходилось носить лопатами из-за холма, чтобы в кадре не было видно свежих раскопов. Через час место съемки было готово. И ни один художник при этом не присутствовал. Все сделали люди, в чьи обязанности создание декорации не входило. Все-таки замечательная группа была у меня тогда…
И вот я стою, еле переводя дыхание (все-таки я не профессиональный землекоп), и окидываю взглядом кладбище. Все правильно. Могилы расположены как надо, композиция кадра получается просто идеальной, но что-то не так. Не могу понять…
И тут до меня доходит! Могилы свежие! Сырая, жирная земля холмиков прямо кричит о том, что они выкопаны только что. А с момента смерти кинематографического сына актрисы прошло сорок дней! И как бы она ни играла, все в кадре будет неправдой.
Я в изнеможении опускаюсь на землю. Я почти победил, но…
Ко мне подходит Оленька, наш гример. Несмело гладит меня по плечу.
– Может, подождем чуток, они высохнут?
– Полтора часа по свету. Не успеют, – меланхолично замечает оператор. Тот самый, который яростнее всех махал лопатой.
– Может, так снимем? – к нам несмело подходит директор.
– Ты же видишь, что лажа, – подает голос костюмер.
– Да, вижу, – безнадежно соглашается директор.
Мы все сидим, глядя на наш не случившийся подвиг…
И тут до меня доходит! Я смотрю на Оленьку и вспоминаю, что она месяц выносила мозг дирекции по поводу покупки каких-то особо мощных профессиональных фенов. И как раз вчера их наконец-то купили.
– Оля, фены, – выдыхаю я.
Ольга вскакивает, мчится за фенами, директор самолично тянет провода. Мне вручают фены, и вся группа нависает надо мной. Я включаю самый мощный режим, и – о чудо! – на наших глазах края земляных комков начинают светлеть.
Полчаса – и кладбище приобретает надлежащий вид. На съемку остается час.
И тут уже удача на нашей стороне. Актриса работает чисто и точно. Фокус-пуллер [3] не промахивается. «Долли» [4] едут как надо. Свечка теплится на ветру, но не гаснет. Сняли.
Оленька даже прослезилась. Хорошая вышла сцена.
Говорит сценарист
Начинающий автор часто двигается по наитию. Творчество для него – неструктурированный полет фантазии, потому автору всегда сложно четко продумывать будущий сценарий наперед. Продюсерам же, напротив, нужно все структурировать, потому что они должны четко понимать, куда движется процесс, и «творческие полеты» их не очень вдохновляют.
Продюсер – это всегда про деньги. Даже если в какой-то момент продюсер вдруг со слезами на глазах, подрагивающими от волнения губами начнет рассказывать автору, что этот фильм он делает ради искусства, или в память о своей бабушке, или для своих детей, и что это вообще не про деньги – он врет. Либо автору, либо сначала себе,