Директор школы, словно лопнувший воздушный шарик, осел в кресле. Диспут был сорван. Мораль советского человека рухнула под градом каверзных вопросов рыжего бунтаря. Вовочка, как всегда, победил, оставив после себя лишь пепел и смрад лицемерия. Его вопросы пытались замять, но они, словно занозы, оставались в головах, продолжая свою разрушительную работу.
На диспуте, посвященном восшествию на престол Константина Устиновича, когда комсорг школы захлебывалась в елеях, восхваляя «неуклонного ленинца, продолжателя великого дела», Вовочка, давно являвшийся на эти сборы как полноправный участник, поправил съехавший галстук и процедил сквозь зубы:
— Это как старый диван в сельпо. Вроде бы и мягкий, а пружины в жопу тычут.
Услышавшая эти слова соседка по ряду, Светка из 8А, прыснула, едва сдержав хохот, за что немедленно огребла укоризненным взглядом от завуча, чей слух был острее, чем у летучей мыши.
Вечером, дома за ужином, когда отец, уставший после работы, ворчал, что вот, мол, теперь-то заживём, Вовочка, ковыряя вилкой в котлете, выдал:
— Да чего там заживём! Черненко — это как похмелье после Андропова. Вроде и легче, но все равно башка трещит.
Мать, опасливо покосившись на отца, всплеснула руками:
— Вовочка, ну что ты такое говоришь! Нельзя так!
— А чего нельзя? — огрызнулся Вовочка. — Папа сам говорил, что Андропов — это «железная рука», а Черненко — это так, варежка шерстяная.
Отец хмуро засопел, понимая, что спорить с Вовочкой — всё равно, что драться с мельницей. Он лишь буркнул:
— Черненко — это как «последний луч заката» перед… перед ещё более долгим закатом.
Вовочка усмехнулся:
— Во! Папа тоже начал понимать! А то все «ура, товарищи!» Да какое там «ура», когда впереди — опять «минута молчания» и очередной вечный покой…
Мама окончательно побледнела. Она боялась, что за такие «крамольные» разговоры их семью сошлют в Магадан грызть мёрзлую картошку.
Но Вовочка, этот вечный ужасный ребёнок советской эпохи, продолжал свой словесный дивертисмент не только дома за ужином, но и в классе, сея зёрна сомнения в неокрепшие умы одноклассников и на диспутах старшеклассников, выбивая из колеи замшелые партийные догмы. Казалось, что только он, Вовочка, видел, что за благостным фасадом нового генсека кроется лишь усталая тень уходящей эпохи, тень, которая вот-вот должна была развеяться, оставив после себя лишь пепел и воспоминания.
Байки про Вовочку
Как-то в ноябре на уроке математики Вовочка оторвался от книги и поднял руку:
— Мариванна, — сипло прохрипел он, — тут не отопление, а морг для микробов! Дубак собачий! Ад! — и демонстративно потёр руки, согревая ладони.
Учительница, закутанная в шаль, лишь вздохнула.
— Да что там ад! — не унимался Вовочка, раззадоренный её реакцией. — Тут, простите, как в чертогах Снежной королевы! Да она б тут, наверное, грелку под зад подкладывала! А то, знаете ли, можно не только ум отморозить, но и… э-э… репродуктивные способности! А стране, между прочим, нужны патриоты!
Вовочка обвел взглядом класс.
— «Лёд тронулся, господа присяжные заседатели!» — процитировал он, торжествующе улыбаясь. — Лёд тронулся, но не там, где надо! Надо, чтобы у нас в батареях «солнце русской поэзии» грело, а не «вечная мерзлота»! Давайте объявим неучебные дни, пока директор не организует нормальное отопление!
— Ты прав, Вовочка, — Мариванна вздохнула, понимая правоту высокопарной речи её ученика-занозы. — Ребята, собирайте портфели и идите по домам. Надеюсь, завтра всё разрешится. Пойду к директору.
* * *
Вовочка подошёл к бригаде сантехников, ковырявших ломами промёрзшую землю у колодца. В воздухе стоял мат-перемат, густой, как махорочный дым. Интеллигентный интеллигент тут не выжил бы и пяти минут.
— Эй, дядьки! — гаркнул Вовочка, перекрикивая лязг железа. — У нас там… задница города захлёбывается!
Бригадир, мужик с лицом прирождённого работяги выплюнул окурок.
— Чего орёшь, шпингалет? Иди отсюда, пока ломом не приложил!
— Я Вовочка, и я вам про говно говорю! — парировал Вовочка, будто на партийном собрании. — У нас, говорю, полный швах! И в ванной, и в сортире — потоп от экскрементов! Целый разлив амброзии! Вся эта амброзия, представьте себе, лезет обратно!
Сантехники заржали, как кони.
— Ну ты и сказанул, сопляк! «Амброзия»! Откуда слов таких набрался?
— Бабка научила, — Вовочка лукаво подмигнул. — Говорит, «Амброзия» — это когда жрать нечего, а тут такая красота пропадает… Только этой «красоты» у нас теперь по колено! Говорят, гора родила мышь, а у нас говно родило потоп! Мама уже плачет, как крокодил на похоронах тёщи!
Бригадир, утирая слёзы от смеха грязной рукавицей, процедил сквозь зубы.
— Вот паразит! Ладно, Вован, веди нас! Посмотрим, что там у вас за разлив амброзии. А то, смотрю, фантазия у тебя, как у писателя! Может, оно и к лучшему. Хоть кто-то скрасит нашу тоску зелёную! Художественное слово, понимаешь, наше всё! Даже когда оно про… это самое!
* * *
Кухня чадила не кипящим борщом, не просто сигаретами, а каким-то затхлым духом. Табачный смог висел над убогой коммунальной мебелью. Дядя Коля, с лицом, изрытым оспой пьянства, протянул Вовочке конфету «Мишка на Севере», словно взятку за молчание. Тётка Клава, с нечёсанными волосами, сбившимися в колтун от бессонных ночей, зыркнула исподлобья, словно кот, укравший сметану.
Вовочка взял конфету, повертел в руках и, как маленький прокурор, прочистил горло.
— Конфеты — это, конечно, хорошо, — начал он, с видом преподавателя старших классов, — но товарищ Сталин говорил: «У нас незаменимых нет». И если запахло перегаром и «Беломором» на трудовой кухне, значит, коллективу угрожает разложение, как яблоку, забытому на солнце.
Дядя Коля поперхнулся «Столичной». Тёть Клава уронила окурок в кружку с чаем.
— Что, граждане алкоголики и тунеядцы, притихли? — Вовочка расправил плечи, словно Ленин на броневике. — А между тем, в каждой капле выпитого — унижение советского человека, в каждой затяжке — плевок в светлое будущее! Вы, как говорил Есенин, «прожигаете жизнь в дыму папирос». А ведь могли бы ударно трудиться на благо Родины! Задумайтесь, пока не стало поздно! И не предлагайте мне больше конфеты, я лучше в исполком напишу, раз тут такое безобразие творится! Они быстро порядок наведут!
И, развернувшись, словно знаменосец на параде, Вовочка покинул кухню, оставив после себя терпкий привкус страха и запах неотвратимости… и «Мишку на Севере», одиноко лежащего на столе, словно неопровержимая улика.
* * *
Вовочка, со своим дичайшим букетом знаний от «внеклассного»