На том же каркасе держится поэма “Руслан и Людмила”. Пушкин начнет сочинять ее в карцере (1817), куда угодил – не знаем за что. По преданию, он записывал строфы поэмы на стенах. Сюжет вторичен, он зависит от традиций фривольной поэзии. Карла похищает Людмилу из супружеской спальни в тот самый миг, когда у супругов настали “восторги”. Свадебное дело начато, но не закончено. Руслан – уже муж, а Людмила – все еще дева. Именно поэтому Владимир-князь наутро может объявить, что Людмила достанется “в супруги” вернувшему ее во дворец: она еще не до конца жена Руслана.
Идеи здесь тоже не главное: в поэме торжествует принцип болтовни, причем задолго до “Евгения Онегина”. Доболтаться можно до чего угодно: до истины, пустого парадокса, шутки, скабрезности – и глубины. Автор не растрачивает силы на объемные характеры, портреты и детали; каждому герою полагается одна-единственная краска: Руслан растерян и в то же время целеустремлен, карла целеустремлен и в то же время растерян, Людмила игрива, когда не спит, Наина мстительна.
При этом Черномор не несет никакой сексуальной угрозы, разве что скрытую; он пытается действовать “хладными перстами”:
…Любовь седого колдуна;
..напрасна
И юной деве не страшна.
О мужских доблестях карлы напоминает только борода, фаллический знак бессилия против “времени закона”. С одной стороны, все показано, что называется, в деталях, названо в лоб, с другой, цензуре нравов подкопаться трудно. В итоге борода, этот символ мнимой угрозы супружеству, отрублена, “полу-супруга” найдена…
Так что не отдельные находки и решения сделали “Руслана и Людмилу” шедевром, а система поэтического высказывания, то, что в теории называется скучным словом “поэтика”. И главное свойство этой поэтики – бережливость; одним писателям для воплощения замысла необходимо много слов, они избыточно щедры на образы, другим, как Пушкину, понятней принцип умолчания: “От многоречия отрекшись добровольно, / В собранье полном слов не вижу пользы я; / Для счастия души, поверьте мне, друзья, / Иль слишком мало всех, иль одного довольно”.
И неважно, кто там высказался первым; из готовых переплавленных осколков Пушкин собирает собственную литературную мозаику. Сквозь ее нехитрые узоры проступает и балладный цикл Жуковского “Двенадцать спящих дев”, и карамзинская “История государства Российского”, и преданья старины глубокой, и европейский рыцарский эпос, и русские сказки, и современные элегии, и снова баллады. Все это спаяно смехом, тотальной пародией – чужое слово превращается в свое, а свое рождается на стыке смыслов. Пушкин мог бы сформулировать свой принцип так: чтобы сказать, необязательно говорить. А чтобы поменять значение книги, необязательно ее переписывать.
В середине 1820-х он захочет пригасить эротику “Руслана и Людмилы” – возможно, после непростого опыта работы над “Гавриилиадой” (1821), где сексуальной травестии подвергся евангельский сюжет о Благовещении. И предпошлет поэме посвящение:
У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом;
Идет направо – песнь заводит,
Налево – сказку говорит.
Посвящение, как камертон, поменяет тональность поэмы. Эротика сама собой сместится в сказку. Слова останутся прежними, но суть высказывания переменится.
С самого начала и до самого конца Пушкин стремился к тому, чтобы говорили не только слова, но и отсутствие слов. И понимал, что значит рамка восприятия. До предела этот принцип говорящего молчания будет доведен в стихотворении “Я вас любил” (1829), где звукопись сражается с грамматикой, а непосредственный смысл как бы нехотя проступает сквозь слова.
“Я вас любил: любовь еще, быть может, / В душе моей угасла не совсем; / Но пусть она вас больше не тревожит; / Я не хочу печалить вас ничем. / Я вас любил безмолвно, безнадежно, / То робостью, то ревностью томим; / Я вас любил так искренно, так нежно, / Как дай вам Бог любимой быть другим”.
Ни одного “Ч” на протяжении первой строфы, и вдруг троекратный взрыв в последней строке: “Я не хоЧу пеЧалить вас ниЧем”. Вторая строфа: сначала торжество тягучих, оплывающих звуков, а в финале: “Как дай вам Бог люБимой Быть другим”. Слова говорят о покое и приятии, звуковой строй – о кипении и борьбе чувств. Что лучше всех читателей почуял Бродский и сочинил послание о том, как пишется послание “Я вас любил”. Ложный покой оплачен взрывом неподдельной ярости. “Я вас любил. Любовь еще (возможно, / что просто боль) сверлит мои мозги. / Все разлетелось к черту на куски. / <..> / Я вас любил так сильно, безнадежно, / как дай вам Бог другими – но не даст!”
Бережливость похвальна, но для чего она? Среди прочего, чтобы разные читатели могли воспринимать стихи на разных уровнях. Неопытный – поверхностно, грамотный – между строк, опытный – на глубине. Можно прочесть “Я вас любил” прямолинейно, как стихи об отпускающей любви? Да. А можно – вчитывая звукопись? Конечно. Многослойность вместо многосложности, многовариантность вместо однозначности – вот принцип пушкинской поэзии.
А лицей… что лицей. В начале 1820-х грянет, как было сказано, “университетское дело”.
Лицей, окончательно разочаровавший царя, наконец-то передадут из ведения гражданского министерства под контроль военных. Случится это в 1822-м. “Я князь-Григорию и вам / Фельдфебеля в Волтеры дам”.
Пушкин в это время будет уже далеко.
6. Политика: игра в чужое слово
Из лицея Пушкин выпустился с очень средними оценками, низким чином и невнятной перспективой. Его распределили в департамент МИДа, где он почти не работал, получал ничтожные семьсот рублей в год, сочинял, растрачивал избыток сил в разгуле – и наблюдал. За старшими друзьями, заграничными событиями, внутренним раскладом, литературными сражениями, оппозиционными и фрондерскими кружками.
Россия 1820-х годов неуклонно сползала в реакцию; под присмотром Аракчеева разворачивались военные поселения – фактически трудовая армия из государственных крестьян; молодое поколение, прошедшее через войну и потерявшее страх, радикализировалось. Уже в 1814-м образовались первые оппозиционные кружки – “Орден русских рыцарей”, “Священная артель”, “Семёновская артель” и др. Около 1816-го артели объединились в “Союз спасения”; через два года не смогли договориться о цели и методах и самораспустились. Но вскоре возник “Союз благоденствия” с установкой на тайные планы,