– Диего, такого слова не бывает!
– Еще одна буква З, черт бы ее побрал!
– Киара, хватит мухлевать.
– Нет, нет, она не мухлюет, она просто английский знает, в отличие от тебя, Родриго.
Она сидит в кресле, поджав под себя одну ногу, как делала, когда была студенткой. Страшно представить, сколько лет она не принимала такой позы. Смех рождается у нее в животе. Удивительное чувство. Какое облегчение.
Мама и Шинейд знают, что с Киарой и детьми все в порядке, поэтому Киара не включает телефон. Из-под древних смоковниц и вязов она наблюдает, как дочери бегают по мягким зеленым лужайкам, не обращая внимания на таблички «ПО ГАЗОНАМ НЕ ХОДИТЬ».
Наступает время обеда, и они всей компанией отправляются в местное кафе, заказывают пиццы, высокие бокалы с водой со льдом и кофе.
Родриго ловит рыбу в озере. Диего сидит рядом и заучивает наизусть полезные фразы. «Это замечательный аргумент. Я хотел бы остановиться на нем подробнее. Он поднимает важный вопрос о… Это очень актуальная тема в настоящее время из-за…»
Третий день в Мейо, Киаре наконец удалось уложить всех троих детей спать, а это уже немалое достижение.
Она снимает резинку, корни волос побаливают. Дыхание успокаивается, она ощущает расслабление. Через несколько минут она спустится на кухню, где еще сохраняется аромат лазаньи, приготовленной Луаной. Поставит чайник. Ее тело уже готово к блаженному отдыху, она физически ощущает отсутствие тревоги. В груди словно стало больше места, и в голове просторнее и яснее.
Раньше она чувствовала себя прикованной к месту, слышала в ушах гудение сирен, видела стремительно несущиеся навстречу фары. Теперь же дела, которые прежде действовали на нервы и тяготили, кажутся до смешного простыми. Она без труда отдается моменту, не обязанная более опасаться грядущей бури.
Мейв учила ее:
– Слушай собственное тело. Все что угодно можно перевернуть и извратить, но тело знает правду.
Теперь Киара дышит глубоко и спокойно, и кислород добирается до тех мест, где прятались ужас и боль.
Она вспоминает мамин дом в Шеффилде. Как спускается по лестнице. Заходит на кухню, где на батарее сохнут носки, а на столе догорает свечка. Мама разговаривает с кем-то по телефону, смеется. Они с Шинейд разграбляют жестяную банку с печеньками, болтая за столом. Новости. И снова новости. Сплетни, анекдоты. Телепрограммы краем глаза.
Поздно ночью Киара включает телефон. Электронное письмо. Она с удивлением читает имя сестры. Шинейд обычно не пишет электронных писем.
Киара, прости, что я послала его подальше.
ПРОСТИ.
Я не хотела. Слова сами выкатились изо рта.
Просто он так улыбался, как будто дразнил меня. Я не сдержалась. Мне очень жаль.
Киара, я тебя так люблю. Я так тобой восхищаюсь. Тем, как легко и радостно ты прыгала на самолет, полмира объехала. Для меня не было ничего лучше, чем прилететь к тебе на выходные. Помнишь, как в Риме, недалеко от фонтана Треви, мы обманули охранников и сказали, что приехали из Америки в турпоездку, и нас бесплатно пустили в тот роскошный клуб? А в Барселоне? Ты только что рассталась с каким-то испанцем и постоянно включала песню Unchained Melody, пятьдесят миллионов раз, пока я не выкинула диск из окна? А потом мы решили напиться в «Текила Баре», только в Испании шоты совсем не такие, как в Ирландии или Англии. Господь всемогущий, помнишь, как мы после этого очутились в каком-то клубе, где танцевали сальсу, а один парень пытался уговорить меня сбежать с ним в Марокко? Обосраться и не жить.
Я до сих пор храню флаеры на те конкурсы чтецов, в которых ты участвовала. Ходила на все твои декламации и была даже на той, в «Лисе и Курице», куда пришли только два зрителя, ты расплакалась, а потом мы перекусили и направились прямиком в клуб «Репаблик» на вечеринку в стиле 80-х, там наклюкались «Ягером» с энергетиком и блевали. Помнишь? Ты была со мной в ту ночь, когда я познакомилась с Питом. Ты тогда сказала, что он тип странненький, но безобидный, и оказалась права. У нас с ним трое детей, и, если не считать Пита, ты была первым человеком, который взял каждого из них на руки. А еще это ты не дала мне назвать Нейтана Принцем (вечная благодарность от его имени).
Мои мальчишки любят свою тетю Киару, им иногда так трудно объяснить, почему тебя нет рядом и ты не та тетушка, которую они помнят. Знаю, ты стараешься, вижу это, и от этого так больно. Я знаю, как ты стараешься.
Помнишь, как ты разбила мамину фарфоровую уточку и решила, что точно сможешь склеить ее клеящим карандашом и скотчем? А как ты увлеклась бегом? Помнишь тот забег в Монсилдейле? Тощие ножки все в грязи, сама вся в слезах, но ты не остановилась. (Кстати, ты думаешь, Софи похожа на маму? Нет. Она похожа на тебя. И упрямство в ней тоже твое. Целеустремленность. Она всегда была в тебе – и есть до сих пор.)
А практику свою последнюю помнишь? Мы тогда до трех часов ночи рисовали с тобой чертовы влажные джунгли Амазонии, а потом вдруг поняли, что ватман не вмещается в твою «Микру», и мне пришлось с утра пораньше будить Пита, чтобы он присобачил его на крышу своего фургона. Помнишь, как мы остановились выпить кофе в «Макдаке» и помчались в Начальную школу Святого Сердца с джунглями на крыше? Лица детей, наблюдавших, как мы их с нее снимали. Как они любили тебя, те дети.
Иногда я чувствую свою вину в том, что ничего тебе тогда не сказала. Когда вы познакомились с Райаном, все закрутилось так быстро, и я за тебя радовалась. Он был такой красивый, помнишь? Смешной, остроумный. И акцент этот великолепный. Ты всегда жила иначе, не так, как я. Всегда следовала зову сердца. Всегда хотела жить в Ирландии, и когда я приехала к вам в первый раз, ты выглядела очень счастливой. С крошкой Софи на руках. Потом я стала замечать, как ты отдаляешься, все чаще молчишь. Нужно было поинтересоваться раньше. Но так трудно понять, что нужно сказать. Мы были далеко, все происходило не у нас на глазах.
Помнишь, как ты его впервые привезла к маме домой на Рождество, сразу после рождения Софи? Боже мой. Он ходил мрачный, ни с кем не разговаривал, а мама еще просила его помочь тебе