Ильдар кивнул:
— Не вздумай выкинуть чего-нибудь, я слежу за каждым, мать твою, движением.
Когда ножницы оказались у Щукина, он принялся разрезать верхнюю одежду раненого. Не выдержав медлительности и дрожащих рук, еле-еле справляющиеся с ножницами, Матвей подошел к доктору и все сделал сам. Несколько стальных щелчков, сброшенная грязная повязка, и вот перед ним открылось не самое приятное зрелище — пулевая рана с образовавшейся вокруг гематомой сливового цвета. Кровь толчками покидала тело Дэна, образовав небольшую лужицу возле кровати.
Щукин взглянул на рану так, словно впервые столкнулся с подобным.
— Ну? — не выдержал Матвей, крепко сжав пальцами край койки.
Доктор нервным движением поскреб ногтями щеку, затем смерил пульс Дэна, прижав указательный и средний пальцы к боковой части шеи. Щелкнул включатель, и ослепляющий белый свет упал на посеревшую кожу и синюшные губы.
— У него шок четвертой степени, необратимый, — пробормотал доктор. — Потерял слишком много крови. — Сглотнул комок. — Тут уже ничего не сделаешь, вообще ничего.
Услышанное прозвучало как окончательный приговор, но не для Матвея.
— Кровь потерял, говоришь? — дрожащим голосом пробормотал он. — Будет ему кровь. — Он снял через голову свитер, оголив свое костлявое тело. — Давай, начинай.
Все в медблоке с печалью посмотрели на Матвея.
— Это… — Щукин сглотнул. — Не поможет это, даже если ваша группа крови совпадает. Уже слишком поздно.
Матвей схватился за близлежащий столик, и резко его опрокинул. Упавшие на пол инструменты прозвенели оглушительным дождем, отразив блеск белой лампы.
Собиратель вплотную подошел к съежившемуся в ужасе доктору, схватил его за шиворот и прошипел:
— Кровь. Переливай. Сейчас же!
— Хорошо, хорошо!
Щукин под пристальным вниманием остальных бросился к металлическому ящику и стал в нем копошиться.
— Быстрее, сука! — заорал на него Матвей.
Доктор стал резвее выбрасывать всё попадающееся ему под руку на пол, пока наконец не нашел то, что искал.
— Вот, вот… — распутывая катетер, бросился к нему Щукин.
Вскоре собирателя и его друга соединила прозрачная трубка, по которой пошла темно-алая струя. Матвей сжимал и разжимал кулак, подталкивая кровь. Не замечал он столпившихся у прохода друзей: Лейгура, угрюмо глядящего в пол; Арину, чьи щеки зардели, а глаза вспухли от выступающих слёз; Надю, уткнувшуюся губами лоб в своего малыша; Машу, прислонившуюся к стене и обхватившую себя за руки.
Все в медблоке выглядели так, будто дали обет священного молчания.
— Матвей… — раздался тихий, донесшийся словно откуда-то издалека голос Щукина.
В голове у собирателя стучала кровь. Уши болели от раздражающего звона. Он не услышал своего имени.
— Матвей… — ледяная рука доктора прикоснулась его запястья.
Собиратель обратил на него взгляд.
— Пульса нет, — прошептал Щукин. — Он… мёртв.
В груди всё стеснилось, кишки свернулись узлом, и в одно крохотное мгновение все вокруг обернулось пустотой. Все пять чувств более не работали и сломались, как изношенный механизм.
Не сказав ни слова, Матвей отяжелевшей рукой вынул из вены катетер, проронив несколько капель крови на пол. Затем встал, встретил на себе взгляды друзей и остальных собравшихся в крохотном помещении медблока восточников, и направился к выходу. Возле дверей к нему потянулась Арина. Он с нежностью взял ее руку, отстранил от себя и вышел в коридор.
Сейчас как никогда в жизни ему хотелось побыть одному.
* * *
Вечером того же дня Ильдар Маратович поведал Арине больше подробностей о случившемся на станции «Восток» ужасном злодеянии, который возглавил Владимир Велоуров, он же Гюго.
Начало этому кошмару было положено в середине июля, когда Гюго не выполнил просьбу старосты Олега Викторовича, и не избавился от тел погибших восточников, вернув их обратно на станцию. И так уж сложилось, что среди этих покойников оказалось сестра Ильдара Маратовича, Ильмира.
— Этот сукин сын предложил мне, убитому горем брату, поедать тело моей сестры, можешь ты себе это вообразить? Ублюдок совсем с катушек съехал! Он, видите ли, таким образом хотел протянуть до лета, когда у других станций будет возможность нам помочь. И всё приводил в пример Адаптацию, первые годы на «Востоке», когда нам пришлось прибегнуть к каннибализму ради выживания. Только вот он не учёл, что тогда все те люди были нам никем, чужаками, не все из них были нашими матерями, отцами и братьями с сестрами. А сейчас, после стольких лет, когда все мы тут сблизились… Да я лучше сдохну! Не сдалась мне такая жизнь, в которой я буду знать, какую цену я за нее заплатил!
Получив не только твердый отказ, но и решительное осуждение, Гюго всё же не отступился. Движимый идеей воплотить в жизнь столь радикальный способ выживания, он принялся собирать вокруг себя особенных людей, одиночек, которых не связывали кровные узы среди местных. Все они были взрослыми мужчинами или парнями, чья жажда жизни оказалась намного сильнее моральных принципов. Собрав порядка двадцати единомышленников, они прокрались на оружейный склад, завладели оружием и подняли посреди ночи всех несогласных.
— Наставили нам дула в морды и повели к комплексу цепочкой, ну ровно скотину на пастбище, сорок два человека. Как сейчас помню, бросили они нас в эту еле отапливаемую комнатушку, словно нелюди мы какие-то, кинули тряпок согреться, и всё. Потом два раза в неделю приходили трое, проверяли, есть ли умершие. Если таковые были — забирали с собой, а если нет… То вытаскивали самых слабых и уносили. Мы однажды пытались оказать сопротивление, навалились на ублюдков толпой и даже пятерых из них прикончили, пятерых! Но эти звери нас таки всё равно загнали обратно в эту комнату, ещё и убили семерых наших. Тогда они к нам недели две не приходили, за исключением только воды принести да еды… Да, кстати, про еду… Думаю, ты знаешь, что именно они нам приносили. Так вот, некоторые есть это отказывались и вскоре помирали от голода, другие все же ели, не выдерживали. И я тоже не выдержал, но делал это с одной мыслью в голове: эти сволочи поплатятся за содеянное.
Чуть помолчав, он добавил:
— Надеюсь, теперь ты в полной мере осознаешь, почему мы не могли их отпустить даже ценою ваших жизней. Я не мог позволить уйти ему, Арин. После всего, что он сделал…
И снова молчание, долгое, томительное, необходимое для переваривания всего случившегося.
— Ну а вы? — прервал тишину Ильдар. — Что с вами приключилось? Почему не вернулись?
Совершенно не желая