И вот на станции «Восток» снова закипела жизнь. Безобидные призраки плыли по коридорам, погруженные в свои будничные рутины. Стучал молоток, рвалась ткань, щелкали замки. Неустанно гремело в коридоре, пока вдруг всё это не прервал хриплый возглас Олега Викторовича:
— Матвей!
Собиратель вздрогнул. Никого. Одна только брошенная кишка коридора, и никаких призраков-восточников.
Отец перед смертью, лёжа в койке, часто говорил ему, что видел и слышал всякое. Бывало, Матвей кормил его с ложечки, а тот рассказывал, как ночью беседовал с мамой, которая лежала рядом. И всё это отец говорил с такой блаженной улыбкой, с трепетным от волнения голосом, что Матвей не прерывал его, хоть и знал, что всё это было воображением его воспалённого мозга.
И теперь болезнь добралась до него. Сначала Йован в том вагоне близь Северодвинска, затем сова у шахты Шпицбергена, а теперь вот это…
— Надо идти, — прошептал он себе.
Нужная ему комната нашлась в дальнем коридоре. Коснувшись дверного косяка, Матвей, не заходя, осторожно заглянул внутрь, словно боясь нарушить покой жильцов, которых — он прекрасно это знал — теперь уже здесь не обитали. Ныне в этих десяти квадратных метрах, хозяйствовала только пустота: спала на этой покрытой толстым слоем пылью койки и садилась за стол, наблюдая за суровым пейзажем снаружи.
Матвей сделал неуверенный шаг вперёд. Указательный палец скользнул по ровному стеклу, погребённому под ковром пыли. Он смахнул грязь и увидел рамку-планшет, разряженный. Быстро извлёк несколько зарядных проводков из ваттбраслета и вставил в ёмкость для зарядки рамки.
Исцарапанный экран вспыхнул тёплым светом. Оттуда на Матвея смотрели два лица: Валерии Анатольевны и её сына Максима. Оба сидели за столиком «Полярного переполоха», что-то праздновали. Столпившаяся вокруг юноши кучка его сверстников сверкала улыбками.
Матвей снял с плеч шарф и положил его возле рамки, словно подношение богу мёртвых, а затем долго смотрел в лицо Валерии Анатольевны и Максима, своего бывшего ученика.
И вдруг его пробрало, сил держаться больше не осталось.
— Я не справился… — сдавленно пробормотал он.
Собиратель крепко стиснул шарф, упал головой на собственные руки и горько зарыдал, коснувшись коленями пола. Тело дрожало от тяжелых вздохов. Перед глазами проносились образы всех знакомых ему восточников, всех друзей, коллег и просто хороших людей. Почти все они теперь были мертвы.
— Матвей?
Он резко повернулся и увидел в дверном проёме Арину. Мерещится? Очередное видение?
Но нет, вот она — стоит, одета в толстую парку, пахнет холодом и смахивает ресницами бисеринки влаги.
— Арина? — Матвей быстро вытер тылом руки нос. — Ты чего здесь делаешь?
Она неуверенно шагнула внутрь.
— Я видела, как ты заходишь сюда, и подумала… — Её взгляд обнаружил фотографию и положенный возле неё шарф. Она замолчала.
Матвей поднялся на ноги.
— Тебе не следует здесь находиться, — сказал он.
— Может быть, — развела она плечами и села на стул, предварительно отряхнув его от пыли. — А может, я сама решу: где мне находиться, а где нет. Тем более на территории моей родной станции.
Уголок его рта дёрнулся вверх. Ну до чего упрямая девчонка! Однако, Матвей это признал, от появления Арины в непроглядной бездне, образовавшейся в его груди, прорезался луч света.
Оба некоторое время упорно сохраняли тишину, будто соревнуясь, кто дольше протянет, не проронив ни единого слова.
Проиграла Арина:
— Да, помню я этот день…
Матвей лениво повернулся к ней, вопросительно приподнял брови.
— День рождения Макса, — кивком она указала на фото, — внимательнее приглядись, вон там справа. Не узнаешь?
Собиратель всмотрелся в изображение и за спиной одного из мальчишек выцепил счастливое девичье лицо: краснощекое, с улыбкой до ушей, и длинными, каштановыми волосами, спадающие ниже плеч. Арину он совсем не узнал — так сильно изменила её эта экспедиция.
— Я ему тогда подарила навороченный ваттбраслет, сама собирала. — Присела на пол рядом с Матвеем, их плечи соприкоснулись. — Мощный фонарь на тысячу люменов, защитное стекло на экран, ремешки из тюленьей кожи.
Матвей помнил этот ваттбраслет и завистливые взгляды макмердовцев, разбойничьими глазами поглядывающими на дорогую вещицу на руке шестнадцатилетнего парня.
А ещё он помнил…
Как эта окровавленная рука Максима лежит возле бордюра — пережеванная и выплюнутая мерзляком, словно застрявшая в зубах рыбья кость. Осталось только три пальца: указательный, большой и мизинец. Из-под разорванной рваными ранами кожи сверкает кровью плоть. А в двух шагах от конечности лежит целехонький ваттбраслет, испачканный слизью и кровью, — разве только ремешки немного потрепались.
— Матвей? Ты чего?
Голос Арины вытащил его из кошмара.
— Ничего, ничего, я… — он тряхнул головой, пытаясь прогнать жуткие образы.
— Уверен? Выглядишь не очень…
«Тут такое дело, моя дорогая… кажется, я схожу с ума, совсем как отец. Эти видения, голоса…»
Но столь желающее вырваться на свободу убеждение так и осталось при нём. Будет ли он жалеть об этом? Возможно. Но выказывать слабость, особенно перед Ариной, он не мог себе позволить. Нельзя упасть в грязь лицом перед тем, кого поклялся защищать до последней капли крови.
— Всё нормально, просто задумался…
Оправдание прозвучало весьма неубедительно, но Арина не стала его допытывать. Зато Матвей почувствовал, как холодные и нежные руки стиснули его пальцы, а карие глаза взглянули на него с каким-то странным блеском. Бледные щеки его спутницы зардели, во взгляде проскользнула неуверенность: как если бы она намеревалась сказать нечто важное, но так и не решилась.
— А у тебя, всё хорошо? — с настороженностью поинтересовался он.
Ответила она не сразу.
— Да. — А затем почти сразу, будто в намерении избежать лишних расспросов: — Пойдём отсюда? Здесь жуть как холодно.
И вскоре они покинули эти десять квадратных метров, так и оставив хозяйничать здесь пустоту и смерть.
Что же ещё им оставалось делать?
* * *
Дэн Шутер никак не мог отделаться от накрепко засевшего в его голове убеждения: «Чего-то неладное с этими восточниками».
Прошло несколько часов с окончания их разговора в кают-компании, с выжившими, из которого, ввиду своего небогатого познания русского языка, он не понял ровным счётом ничего. С тех самых пор Дэн себе места не находил, всё блуждал по унылым коридорам зимовочного комплекса, почёсывая ногтями заскорузлое горло, в надежде на внезапное озарение. В такие моменты он всё представлял, как над его головой из воздуха образуется ярко-горящая лампочка — совсем как у