В толпе поднялся ропот. Сомнения были сильны. Но были и те, кто уже не хотел ждать. Среди них — двое братьев, недавно демобилизованных, Антон и Федот. Они стояли с краю, слушали, а потом отошли в сторону.
— Чего ждать-то? — прошептал младший, Федот, горячий парень с шрамом на щеке. — Комитеты, оценка… Это до зимы протянут. А у нас дома — мать, три сестрёнки, рты разинули. И земля под боком — Воронцовская дача, запущена, барский дом пустой, Митрофан Сергеевич ещё весной в Питер смылся.
— Самовольничать не надо, — осторожно сказал Антон, старший, более рассудительный. — Закон есть. Подождём.
— Закон… — Федот плюнул. — Закон — это царево слово. А слово — землю дать. Вот я и пойду её пахать. На Воронцовском бугре. Кто со мной?
Нашлось ещё пятеро таких же отчаянных. На следующий день, на рассвете, они вывели на Воронцовскую пустошь своих кляч, захватив сохи. Никто их не остановил. Приказчик, оставленный помещиком, сбежал при первых же слухах. Они вспахали первую, кривую борозду на краю поля. Это был не бунт, не погром. Это был тихий, упрямый акт: «Земля царём дана. Мы её берём».
Но уже к вечеру в село прискакал урядник с двумя стражниками. Он потребовал «нарушителей спокойствия и собственности» к себе. Братьев и их товарищей арестовали. Ермолай, бывший фельдфебель, пытался вступиться: По какому праву? Царь землю дал!. Урядник, красный от злости, ткнул ему в грудь нагайкой: Царь дал, а порядок указал! Без решения комитета — самовольство! Разойдись!.
Конфликт был не между царём и мужиками, а между царским словом и косной, медлительной государственной машиной, которую ещё предстояло повернуть в нужном направлении. И в этой щели между словом и делом рождались первые ростки будущей смуты.
Часть II: Лондон, Даунинг-стрит, 10. 3 сентября.
Кабинет премьер-министра Великобритании Дэвида Ллойд Джорджа был заполнен дымом дорогих сигар и атмосферой холодной ярости. За столом, кроме самого премьера, сидели министр иностранных дел Артур Бальфур и начальник имперского Генштаба.
— Предательство! — гремел Ллойд Джордж, швыряя на стол очередную телеграмму из Петрограда. — Чистейшей воды предательство! Мы вынесли на своих плечах основную тяжесть войны на Западе, пока Россия терпела поражение за поражением! И вот, когда мы наконец сковали силы немцев, русские заключают сепаратный мир! Они бросают нас на произвол судьбы!
— Это не совсем сепаратный мир, премьер-министр, — осторожно заметил Бальфур. — Они сохраняют состояние войны с Германией, но… де-факто прекращают боевые действия. И аннексируют Галицию. Они вышли из войны, получив территориальные приобретения.
— Вышли, оставив немцам сотни тысяч солдат для переброски на наш фронт! — вскричал военный. — Это катастрофа! Весь план кампании 1918 года рушится!
— И что вы предлагаете? — спросил Ллойд Джордж, устало потирая виски. — Объявить войну России? У нас нет сил открывать второй фронт. И американцы ещё не готовы.
— Экономическое давление, — сказал Бальфур. — Мы замораживаем все кредиты. Прекращаем любую помощь. Накладываем эмбарго на торговлю. Россия разорена войной. Ей нужны наши станки, наш уголь, наши инвестиции. Без них их «победа» обратится в прах. И этот их царь… этот «железный царь», почувствует на своей шкуре, что значит предать союзников.
— А если он обратится к немцам? — спросил военный. — Немцы с радостью предложат ему экономическое сотрудничество.
— Тогда мы объявим блокаду. Морскую. Мы перекроем Балтику и Чёрное море. Россия останется в изоляции. — Ллойд Джордж закурил новую сигару. — И мы начнём активную поддержку всех… недовольных элементов внутри России. Финнов, поляков, может быть, даже этих самых либералов, которых царь посадил. Пусть у него будут проблемы дома. Чтобы он понял: предательство имеет свою цену.
Решение было принято. Дипломатические ноты с выражением «глубочайшего разочарования и осуждения» уже летели в Петроград. Вслед за ними должны были последовать куда более ощутимые удары. Победа, добытая железной волей Николая, грозила обернуться экономической и политической изоляцией. Союзники вчерашнего дня становились врагами сегодняшнего.
Часть III: Леса Брянского уезда, Орловская губерния. 5 сентября.
Лес здесь был густой, тёмный, полный тайных троп и глухих оврагов. Идеальное место для тех, кто не хотел, чтобы их нашли. Лагерь расположился в полуразрушенной лесной сторожке и нескольких шалашах. Здесь обосновалось человек тридцать. Это и была та самая «зелень» — дезертиры, демобилизованные, не нашедшие места, беглые уголовники. Во главе — бывший унтер-офицер Грач, тот самый со станции Гжатск. Его отряд вырос и окреп.
У них было оружие: винтовки, пара наганов, даже ручной пулемёт «Льюис», тайком вывезенный с фронта. Они жили тем, что «экспроприировали» — грабили обозы на большаках, нападали на мелкие помещичьи усадьбы, вымогали «продовольственный налог» с окрестных деревень. Не из идеологии, а из необходимости и озлобления.
У костра, где варилась похлёбка из украденной картошки и тушёнки, Грач беседовал с новым человеком — бывшим студентом, которого звали Семён. Тот был политизирован, болтал об «экспроприации экспроприаторов» и «социальной революции».
— Брось ты свою умность, — хрипел Грач, точа на бруске трофейный кинжал. — Мы не за революцию. Мы за жизнь. Царь землю обещал — не даёт. Нас в деревне ждут рты голодные. Вот мы и берём. Кто богат — у того и берём. Просто.
— Но нужно не просто брать, — настаивал Семён. — Нужно нести в массы сознание! Объяснять, что царизм обманул! Что нужно бороться за свои права все вместе!
— Массы… — Грач усмехнулся, показывая кривые, жёлтые зубы. — Массы ждут указа. Ждут, когда комитеты поделят. А пока ждут — корми нас, Семён, своими речами? Не накормишь. А вот пулемёт — накормит.
В это время с опушки прибежал дозорный.
— Грач! По большой дороге обоз! Три подводы, охрана — пятеро мужиков с берданками. Купца везут, поди!
Грач встал, деловито потягиваясь.
— Ну, братва, на дело. Семён, иди с нами. Посмотрим, как твоё сознание в деле работает.
Нападение было быстрым и жестоким. Охрана, застигнутая врасплох, отстреливалась недолго. Двое были убиты, трое сдались. Купец, толстый, перепуганный мужчина в дорогой шубе, молил о пощаде, суя Грачу пачку кредиток. «Зелёные» обчистили подводы — мука, сахар, мануфактура. Купца и пленных охранителей отпустили, пригрозив смертью в случае доноса. Но один из пленных, молодой парень, сын местного зажиточного крестьянина, набрался духу и крикнул, уходя:
— Бандиты! Вас земская стража скоро переловит! Вам, сволочам, не землю, а виселицу!
Грач выстрелил ему в спину. Парень упал. В лесу стало тихо.
— Вот и вся земская стража, — мрачно сказал «Грач», разряжая наган. — Теперь точно донесёт. Лагерь сворачиваем. Идём дальше.
Они растворялись в лесной чаще, как хищники. Их было пока немного, но они были симптомом страшной болезни — распада