Боже, боже, еще одна ложь! Лгут всегда не от хорошей жизни. Но ложь всегда — подлость. А тут она двойная: похоронить живого полководца и так обмануть свой народ…
Нет, нет, история не простит, заклеймит позором такие безумные выходки наших правителей…
_____
Мы, немцы, кажется, обречены. Рассказывают, что дело на фронтах дошло до позора: наши войска распадаются от рупорной агитации. Придумают же! В мощные рупоры посылают в наши войска потоки соблазнительных слов. И наши солдаты верят.
_____
Радио просто больно слушать, больно и страшно. Вот уж когда я отвел бы душу над каким-нибудь доступным учебником коммунистов! За Маркса я как-то до войны принимался, но он показался мне таким сложным, что я отложил его труды в сторону. Вскоре за него стали преследовать, все коммунистические книги жгли на кострах. А они не сгорели, продолжают действовать! Да, да, иным ничем нельзя объяснить успехи коммунистов. Я слыхал о Ленине, но ничего не читал. Пате называет его Христом коммунистической эры, читал его труды, говорит, что он, этот человек, действительно необыкновенного ума и стальной воли. Но его же нет давно в живых, выходит, он и мертвый сильнее наших живых руководителей. Пате сказал: «Этот Ленин великий гипнотизер, ученый гипнотизер, от его гипноза, от его трудов вряд ли кто найдет спасение». В таком случае, нужно ли его искать? Хорошо бы самому познакомиться с какой-нибудь книгой Ленина, но сейчас для этого тем более неподходящее время; и место здесь становится крайне опасным, никто из нас не знает сейчас, кто тебе принесет смерть… Ловлю себя на мысли: я не боюсь смерти, жизнь свою начинаю презирать… Дожил, достукался, господин национал-социалист! Но я все же ценю себя за одно: часто смотрю на луну и не вою; другие, тот же Кауфман, поступают иначе.
_____
Грозовые тучи с каждым днем сгущаются над нашими жалкими головами, все более чернеют, их все чаще озаряют советские молнии, они ослепительно яркие. Нас невыносимо больно бьют «катюши», снова активизировались «русские девушки» — лесные «катюши», зовут людей в партизаны, зовут к неподчинению, бьют по эсэсовцам, бьют по пате, бьют беспощадно (неужели нельзя пощадить старика, он вовсе не так свиреп, как его рисуют!); основное обвинение — удушение лагерников сыпняком. Многие из нас надеются на перелом. И действительно, пока нет серьезных оснований тревожиться, а тем более впадать в отчаяние: мы все еще воюем на русской земле, ее много в наших руках… Зачем я пишу неправду — успокаиваю себя?! Я-то близок к отчаянию, а пате, кажется, уже в отчаянии, только мы тщательно маскируем это от других и даже друг от друга. Страшно в этом признаться, и ни к чему дополнительная нагрузка на нервы, на сердце. Я непрестанно укоряю всевышнего: как можно допустить такое — безбожники начинают крепко бить истинных правоверных — лютеран и католиков?!
_____
Мы привыкли к радужной пропаганде, нам полюбились геббельсовские литавры, однако теперь что-то случилось, литавры гремят по-прежнему, но тон, звучание их иное, порой даже удручает:
ВОИНА БУДЕТ ТОТАЛЬНОЙ!
ГЕРОИЧЕСКАЯ БОРЬБА ДО ПОСЛЕДНЕГО!
СПЛОЧЕННОСТЬ В БЕДЕ!
И ни звука о дальнейших завоеваниях, победных шествиях… Пате понимает и дал мне это понять, что нашим победам пришел конец, мы вынуждены вести ожесточенные оборонительные бои… Впрочем, Геббельс старается не унывать, изворачивается, разъясняет: «Мудрейшее решение всемогущего фюрера! Нам достаточно завоеванного. Надо лишь с толком воспользоваться им…» Легко сказать: «с толком воспользоваться завоеванным». А вся-то «завоеванная» земля, как говорят русские, «горит под ногами у завоевателей». Мы же это и сами до нестерпимой боли чувствуем, сознаем… Мое настроение катастрофически падает, портится, и, сдается мне, необратимо. Да и пате, мне кажется, не в лучшем состоянии. Кто-кто, а он умеет реально оценить фронтовую обстановку и трезво взглянуть вперед… Несчастные мы люди, честное слово, и, по моему разумению, будущее вряд ли сулит нам отраду — для этого подорваны все основания. Досадно, что наше окружение, такие, как Кауфман и Гензель, продолжает фанатически верить в гениальность и всемогущество фюрера, в безупречность рейха, в наше непоколебимое превосходство… Идиоты!
Ко мне, как никогда раньше, потянулся Барский, бессовестно, холуйски льстил, — утратил всякое человеческое достоинство. Омерзительно до тошноты! И все же любопытно: что бы это значило?!
_____
Барский на днях явился вечером. И не один, а с переводчицей. Раньше такого не было. С почтительным поклоном протянул мне небольшой сверток:
— Это очень важно и очень полезно для вашей милости и даже для самого генерала.
Я молча взял сверток, не зная, как с ним поступить.
Барский продолжал:
— Это самодельные крестьянские вирши, именуемые частушками, они обычно сиюминутные и непременно на злобу дня. Прикажите госпоже переводчице бегло перевести их на немецкий, и вы увидите, поймете, что кто-то вознамерился играть с огнем…
Я молча протянул сверток переводчице, которая, кажется, была подготовлена к этому и заранее сделала необходимый перевод. После небольшой заминки она передала мне бумагу с частушками на немецком. Вот некоторые из них:
Позвоню по телефону,
Дайте райвоенкомат.
Из-за Гитлера косого
Не хватает нам ребят.
_____
Сидит Гитлер на березе,
Плетет лапти языком,
Чтобы вшивая команда
Не ходила босиком.
_____
Гитлер ходит, тарабанит:
— Я живой еще хожу.
Если голову отрубят,
Я полено привяжу.
_____
Сидит Гитлер на заборе,
Просит кружку молока.
А колхозник отвечает:
Не доил еще быка.
_____
Кабы я имела крылышки,
Слетала б на войну,
Заколола бы я Гитлера,
Косого сатану.
_____
Девушки, молите бога,
Чтобы Гитлер околел!
Распроклятая зараза,
Всему миру надоел.
_____
Гитлер-пес, Гитлер-пес,
Черт тебя сюда принес!
Не прижиться псине тут:
Скоро Гитлеру капут!
Признаюсь, я не все понял в этих частушках, но понял как никогда Барского, его грязную душу. Какой же он негодяй! Принимаю решение частушки