* * *
«Володя — горный инженер, получил диплом с отличием, назначен на Урал…
Зашел ко мне проститься. Возмужалый, окрепший, экий горный орел! Простились тепло, еле сдержал слезы. Уверен, что и Володе было не легче».
* * *
«Семья Рубиносовых обосновалась на Урале. Но не уходит из моего сердца Володя. Что делать?
Принял решение: очередной отпуск проведу на Урале, поеду в гости к своему парнишечке, с которым так прочно связала меня жизнь».
* * *
«В общем моя поездка на Урал, моя встреча с Володей порадовали меня.
Володя встретил меня один. Я ждал его с мамой и, возможно, с женой, хотя по этому вопросу мне ничего не было известно.
Мы стояли на перроне и молчали… Так прошли секунды, но они были долгими и какими-то неловкими. Я первый прервал молчание:
— Хочешь не хочешь, а принимай!
— Для меня это огромная радость, спасибо, что приехали… Нас с нетерпением ждет мама и сибирские пельмени.
— О це дило! Страсть как обожаю сей шедевр кулинарии, не меньше, чем украинские галушки и русские щи с красным перцем-стручком.
— Представьте себе, мама и это учла: помнит ваше пристрастие, ваш вкус.
— Рад, очень рад!
На второй день после моего приезда, в воскресенье, мы бродили с Володей по березовой роще. Володя как бы исповедовался передо мной. Воспроизвожу его слова, его горячую исповедь почти дословно (жаль, что нельзя передать голоса, выражения лица, взгляда):
— Я догадывался, я даже знал, что вы хотите усыновить меня, сделать своим родным человеком. Но… я не мог, не имел морального права пойти навстречу вашему так трогающему меня желанию. Ведь я убил не только отца, но я… Я не знаю, что я еще убил. Не найти мне слова, которое выразило бы мое состояние… Я никого больше не могу назвать отцом. И меня никто не должен называть сыном — я утратил на это право… Да, я убил тогда отца невольно, неосторожно. С того печального времени я боялся услышать слово «отец», не мог видеть отца с сыном, слушать их разговор…
Я теперь, конечно, не тот, хотя и тогда в моей голове било много, может быть слишком много, взрослых мыслей. Теперь я, как видите, мужчина, мать спит и видит женить меня. Однако меня все еще терзает мысль: я неполноценный человек — на мне клеймо, или, как правильно тогда сказал прокурор, тавро отцеубийцы, не смыть его ничем, оно действительно на всю жизнь, на веки вечные. Вы даже не представляете, как это страшно, как мучительно…
— Но ведь закон…
— Что ж, закон действительно на моей стороне, и люди поняли меня, мое положение. Но мне-то не загнать свою горькую правду в определенные рамки, что ли, спрятаться за статьями Уголовного кодекса… Чувствуете, как сковывает меня косноязычие, я не могу нормально и теперь говорить о своей тогдашней беде… Мне очень жаль маму. Она о многом догадывается и страдает не меньше меня. Но в ее сердце господствует надежда. Что ж, пусть мама живет своей надеждой, пусть. Во всяком случае, это лучше моей иссушающей… Хотел сказать «безнадежности». Кажется, порой у меня тоже есть что-то радужное, трудно на всю жизнь остаться в холостяках. Пока мама жива, куда ни шло…
— Конечно. И кому нужен такой, ничем не оправданный аскетизм?
— Мне нужен, моей раненой совести нужен. А не спросит ли меня мой будущий сын о своем дедушке?! Что мне сказать? Лгать не умею и не могу. Правду сказать — сил не хватит. Сохранить все в тайне — злоязычники не позволят. Боюсь, что я напугал вас. Но все эти душевные бури касаются только моей личной жизни. Со дня суда я сделал своей святой обязанностью жить предельно честно, неустанно трудиться на благо своего народа, избегать пороков, предупреждать их. Я буду, напрягая все силы, платить за ту свободу, которую даровал мне народный суд… Риторика? Нет, нет, это моя программа, личная программа на всю жизнь, ее я и выполню, непременно выполню, и никакая сила не изменит моего теперешнего курса, вот увидите!..
Владимир смолк.
Наступил мой черед. Я взял за руки Владимира и, крепко их пожимая, сказал:
— Чует мое сердце, что ты, Володя, правильный держишь курс: увлекательный труд излечит тебя от недуга навсегда и принесет тебе, мой милый парнишечка, настоящее, большое счастье…»
НЕВЕСТА ФОРДА-МЛЛДШЕГО
ГЕРОИНЯ
Чара Архиповна Лазуркина попросила медсестру принести ей ребенка. Она хотела как можно скорей запомнить лицо своей дочурки, боялась, что детей перепутают, подменят ее сокровище чужим ребенком.
Просьба была исполнена. Молодая мать с сердечным трепетом приподняла марлю. Боже, боже, какая прелесть! Кажется, похожа на отца, значит будет счастливой. Осторожно прикоснулась горячими губами к пухлому личику девочки, — это был первый материнский поцелуй, который запомнился Чаре Архиповне на всю жизнь. Она закрыла глаза и задумалась. Что впереди ждет ее дочурку? Надо сейчас же, с первых минут существования крошки, хорошенько поразмыслить о ее будущем, и прежде всего надо придумать благозвучное имя: имя тоже может повлиять в дальнейшем на судьбу девочки.
В воображении замелькали имена, но такие обыденные, привычные: Мария, Вера, Надежда, Любовь, Татьяна, Наталья, Нина, Прасковья, Агриппина… Нет, нет, все это не годится, все это устарело.
И вдруг находка: Героиня. Подумала и заколебалась: «Не слишком ли: Г е р о и н я! А почему бы и нет? Героиня, Гера. Хорошо! Прочь сомненья!»
У нее тоже необычное, редчайшее имя… Чара! Правда, несколько портит отчество — папа ведь из пригородных (Чара стыдилась родителей: отец жил в Ямской слободе Курска, долгие годы торговал луком; мать — из разорившихся дворян Орловской губернии), — но все равно она, Чара, бесконечно благодарна покойной мамочке… многозначительное имя обязывало, тут были немалые успехи, скажем, очаровать Базиля было не так-то просто, и все же… Пусть же и ее крошка…
В первой же записке Чара Архиповна сообщила мужу о своих поисках, сомнениях и трижды подчеркнула имя дочурки. Тот добродушно рассмеялся: чудачка, но спорить — упаси бог, все равно ее не переспоришь.
Так появилось еще одно новое имя. Девочка росла. Ревнивый глаз матери следил за ней неотступно и через несколько лет обнаружил необыкновенные способности к танцам. Не скупясь на ласки и лакомства, Чара Архиповна заставила дочурку топать ножками с двух лет. Со временем она действительно привила ей вкус к балету.
Василию Илларионовичу надоели наконец