Муза ликовала.
Празднование сорокалетия коренным образом изменило положение хозяина: он почувствовал, что с холостяцкой вольницей покончено. Галина в конце торжества сказала Музе и Петру Петровичу, соединив их руки:
— Да будет так отныне и навсегда!
Больше того, она заставила их поцеловаться. Нет, не заставила, не попросила, не посоветовала, — она наклонила их головы, и они поцеловались под шумные, одобрительные аплодисменты гостей.
Те же гости, сразу после торжества, раскололись на два лагеря: одни утверждали, что свадьба этой парочки состоится, и хорошо, хватит могучему человеку небо коптить, без подружки жить; другие ехидничали: «Поживем — увидим, холостяка после двадцати пяти голой рукой не возьмешь, за тридцать тем более, сорокалетнего арканить надо… Ну, братцы, не чудите, нашего Петра Петровича ни одна Муза на колени не поставит!»
Как бы то ни было, а свадьба застряла; по-доброму или по-плохому — этого не ведала ни одна пронырливая душа. Но Муза знала что делала, она была деятельна и инициативна, по-прежнему внимательна и заботлива к человеку, который, казалось, стал ее кумиром.
Перво-наперво они наглядно освоили, в главном разумеется, архитектуру города. Задавала тон здесь Муза, что нравилось ее податливому собеседнику. От архитектуры перешли к музеям. Муза сумела выделить основное, показала и на этом участке весь блеск просвещенной женщины. Как ее хватает на все это! Говорят, она и как экономист на высоте. А затем пошли зрелищные мероприятия. Нет, не кино, оно между прочим. Лучшие театры, лучшие постановки, не пропускалось ни одной премьеры. Тут Муза многое повторяла, а Петр Петрович шел, что называется, по целине. Петр Петрович не так уж сильно погрешил против истины, сказав, что для него «наступила эра пиршества в искусстве».
Прошел год, всего лишь один год, а Петр Петрович неузнаваем не только внешне, но и духовно; и работал он с новым рвением, еще более продуктивно.
«Хватит порочить женский род разговорчиками о плохом влиянии его на мужской пол. Берите добрый пример, дорогие братья и сестры, с Петра Петровича и Музы и вы узнаете, что такое земной рай!» Таких голосов вокруг будущей четы раздавалось многое множество.
Очередной год рождения Петра Петровича — сорок первый. Муза снова в своем репертуаре: преподнесла своему другу (с некоторых пор она называла Петра Петровича перед посторонними «мой друг», наедине с ним — «Петруша» или «дружок»; они недавно перешли на «ты»), сочинения Джона Голсуорси. Тут же она взяла слово с «новорожденного», что они в самое ближайшее время вместе прочтут «Сагу о Форсайтах» (не трудно было понять, при каких обстоятельствах возможна такая совместная читка, и Петр Петрович это отлично понял).
Не понимал и не одобрял он Музу лишь в том, что она почему-то тщательно скрывала день своего рождения. Годы не скрывала, округляла их с незначительной погрешностью (точно называла год и месяц). Что за чудачество! И он убедил Музу сказать причину. Она не хотела, чтобы Петр Петрович отдаривал ее. Чувствовать новое надо во всем: вчера мужчины тут задавали тон, баловали женщин, сегодня пусть инициатива в этом бытовом вопросе перейдет к женщинам… Мелочи? Ничего, иногда некоторые мелочи отлично помогают видеть крупное, принципиальное. Благо, что она, Муза, хорошо зарабатывает, а иждивенцев никаких… Вот так!
Петр Петрович поначалу противился этому, но потом махнул рукой, все клонилось к тому, что скоро вообще отпадут какие бы то ни было счеты и расчеты между ними, конечно как мужем и женой.
И это наконец-то свершилось. И ничего нет удивительного, что здесь тоже инициатива принадлежала Музе:
— Что ж, Петруша, пора нам в полную меру пользоваться своим счастьем. Будем считать, что мы созданы друг для друга. Что касается всевозможных семейных горестей, то в нашей семье им не останется места, наша взаимная чистая и честная любовь — надежный им заслон!
Цветисто, декларативно, зато слова прозвучали искренне, во всяком случае Петр Петрович был в восторге от них. Видимо, настоящая жизнь только теперь и начинается.
Если бы Петр Петрович не был так сильно опьянен медовыми месяцами (это не оговорка: месяц что!), он заметил бы, что его Муза резко изменила стиль своего поведения — решительно перешла от культуры к быту. Обставляла по-новому только что полученную ими в порядке обмена (они занимали по комнате в разных коммунальных квартирах) отдельную двухкомнатную квартиру. Муза старательно заботилась о гардеробе прежде всего мужа и уже потом о своем, щедро расходуя на все это свои личные сбережения. Э, нет, так дело не пойдет! Петр Петрович решительно заявил:
— А мои деньги? Что с ними прикажете, сударыня, делать — солить?.. Не умею ничего солить. Изволь, милая, распоряжаться ими, как своими… Ну, ладно, ладно, пусть будет «нашими».
— Нет, нет, не согласна, категорически возражаю: непременно возникнут разговоры, что я…
Петр Петрович остановил жену:
— Православные в таких случаях говорят: «Побойся бога, людей постыдись!»
После коротких, хотя и горячих, но неизменно благодушных пререканий сошлись на компромиссном решении — все сбережения Музы и Петруши объединить на одном счету, сделав его доступным в равной мере и мужу и жене. Отличное решение вопроса! Во всяком случае, он, Петр Петрович, не скрывал своего восторга: отныне Муза избавит его от ненужных забот по дому. Он не преминул порекомендовать Музе не тревожить его всякого рода согласованиями расходов, ему приятно, если жена будет чувствовать себя в их доме неограниченным финансовым диктатором или лучше — королевой.
Видимо, эта тирада пришлась по сердцу Музе: она горячо расцеловала своего Петрушу. Бывают же на белом свете такие очаровательные мужчины!
_____
Инженер Помадов, сослуживец Сизокрылова, месяцев пять назад включился в очередь жаждущих обзавестись собственным автомобилем. Записался на «Запорожца». Рассчитывал получить машину через год-полтора. И вдруг — в автомагазине это бывает чрезвычайно редко — можно ускорить очередь, только за счет более дорогой машины. Какой, он, Помадов, пока еще не знает, но известно, что стоимость ее будет раза в два выше цены «Запорожца». Нельзя упустить эту счастливую возможность. Надо добыть деньги, конечно занять. Видимо, это не так просто, но другим удавалось. И Помадов тут же подумал о Сизокрылове, о добрейшем Петре Петровиче, — многие у него одалживали, и никому он не отказывал. Он впервые к нему обратится и убежден, что не потерпит неудачи.
Сизокрылов действительно легко согласился помочь товарищу по работе, дело-то он задумал доброе.
Под влиянием Помадова Петр Петрович и сам теперь не прочь был обзавестись автомашиной, Муза будет довольна: говорят, машина — что твоя дача и даже лучше — подвижная «дача на колесах». Прелесть!