Судья спросила, какую мне оставить фамилию (при регистрации брака я взяла фамилию Владимира), я сказала:
— Конечно же, мою, девичью.
Суд наш брак расторг. Муж не обжаловал решения.
Мне это понравилось — не будет лишней нервотрепки. И все же резкое изменение позиции Владимира порождало новые мысли, новые тревоги: несомненно, он опытный и опасный игрок, карты растасовал шулерски, ходы тоже шулерские. Но куда же он в конечном итоге клонит?!
Долго искать ответа на этот тревожный вопрос не пришлось. Месяц спустя мы с мамой получили вызов в суд: Владимир предъявил иск о разделе нашей площади, претендуя на отдельную комнату.
И вот мы снова в суде. Нервы, нервы, нервы! Напряжение предельное. Иссушает обида — неужели этот проходимец добьется успеха?! Жаль разорять уютную квартиру, жаль потому, что ее предоставили маме с учетом ее самоотверженной, отличной работы. У мамы и теперь уйма дел, она много работает на дому помимо служебной работы, она член Союза журналистов, у меня тоже много работы на дому, каждодневная проверка ученических тетрадей. И вот нам тогда придется ютиться в одной комнате. Он, говорят, может «отбить» отдельную комнату, которая составляет немногим меньше даже одной трети всей площади квартиры. Самое ужасное — это то, что мы враги и что нам надо жить под общей кровлей, невольно общаться и даже решать совместно разные квартирно-коммунальные мелочи.
До этого второго суда мы с мамой, разумеется, не сидели сложа руки. Я часто бегала в юридическую консультацию (и на всякий случай не в одну). Договорилась с хорошим юристом-жилищником. Он, принимая поручение, счел нужным предупредить, что наше дело сложное. Видимо, истец какую-то часть площади получит, закон на его стороне: прописан как муж, постоянно, с правом на площадь.
Мама решила пойти на прием к судье. Судья сильно порицала меня. Оказывается, таких, как я, дурех множество; таких, как мой бывший благоверный, тоже много; они играют в любовь, кощунственно торгуют чувствами, понятно, не святыми, а низменными. И они, судьи, дескать, бессильны что-либо предпринять против этого возмутительного социально-бытового зла. «Видим, понимаем, сделать же ничего не можем: закон есть закон. Брак был — был. А тут брак расторгнут, и к тому же против воли ответчика, по настойчивому желанию вашей дочери. Говорите, это была игра ответчика? Возможно. Но как это доказать? Перед судом живой человек. Дочь ошиблась? А может быть, он ошибся. Нам невероятно трудно, а нередко вовсе невозможно добиться истины. Что касается морального и душевного вашего состояния, не скрою — я всецело на вашей стороне и глубоко вам сочувствую. Вашу же дочь, еще раз говорю, сильно порицаю: не всегда можно с такой легкостью вторгаться в чужую семью. Вот вам и расплата!»
И в заключение беседы судья дала маме совет:
— Постарайтесь обменять площадь с тем, чтобы у вас по-прежнему была отдельная квартира, пусть даже однокомнатная; ему же подберите комнатушку, любую, в любом районе, в любой коммунальной квартире. Он как будто склонен пойти на такой вариант, лишь бы «зацепиться» за наш город. Суд же не будет спешить с рассмотрением вашего дела по существу. Это все, чем я могу вам помочь.
Мама приняла этот безрадостный совет, и мы стали усиленно искать подходящий обмен.
Мама долго скрывала свое горе на службе. Не выдержала: рассказала товарищам, что случилось у нас, на какого проходимца нарвалась я. Это возмутило маминых сослуживцев, и они решили действовать Конечно, они могли доставить Владимиру большие неприятности, но мама воспротивилась, я горячо поддержала маму. Любой шум, любая возня вокруг нас нам же во вред: мама, мол, пользуется своим влиятельным служебным положением… Нет, нет, упаси нас боже! Мама в таких вопросах чрезвычайно щепетильна, всегда действует по принципу: что людям, то и ей, никаких исключений.
Обмен не вытанцовывался. Судья торопит, намекает, что на нее давит истец. И еще один неожиданный поворот в поведении Владимира. Он звонит мне на службу и настоятельно просит о встрече. Я решительно отказываю. Звонки продолжаются. Они начинают меня угнетать. Владимир уверяет, что эта встреча нужна нам обоим, и мне больше, чем ему, особенно она полезна маме… Похоже на интрижку, не исключен и шантаж. Ломаю себя, даю согласие на встречу где-нибудь на улице. Страхуюсь: приглашаю с собой подружку, от этого типа можно ждать любой каверзы.
Владимир не удивился и не огорчился, что я пришла не одна, но попросил разговор повести без свидетелей. Не возражаю.
— Я предлагаю мир, — спокойно сказал Владимир и подчеркнул: — Мир без предварительных условий и даже без лишних слов, мир честный и на всю жизнь.
Я не удержалась, съязвила:
— Распространите первым долгом свое условие на собственную персону: говорите короче и по существу! После того, что произошло… мир! Не смешите!
— А если я скажу, что ничего не произошло! Я признаю, что глупо пошутил, глупо экспериментировал. Хотел испытать прочность твоих чувств, хотел оторвать от матушки…
— Оставь, ищи дуру в другом месте, меня же ты многому научил…
— Погоди, Лариса, не кипятись! Согласен, и еще раз повторяю, эксперимент не из лучших, но и не бесполезен: я убедился, как ты сильно любишь меня и как ты мне дорога. Знай же, никаких женщин у меня не было, все это я подстроил, и пьяным я всегда притворялся.
— Ударил тоже шутки ради, любя?!.
— Но я же слегка.
— Значит, я тоже шутила, потеряв сознание, а ты подло сбежал, оставив меня без помощи. Перестань играть, лицемерить. Скажите лучше, чего вы хотите от меня, какую новую авантюру затеваете?!
— Хорошо, я умолкаю. А тебя еще раз прошу: подумай над моим предложением…
Я позвала подругу, Владимир зло сверкнул на меня глазами и, не попрощавшись, быстро удалился.
Конечно же, я рассказала маме о моей встрече с Владимиром, подробно передала его затею. Спросила совета: что теперь делать? Мама ответила, что подумает, во всяком случае, всей этой канители надо положить конец, какой бы он ни был, но конец!
Мама на второй день снова встретилась с судьей. И тут кое-что прояснилось. Судья только внешне вела себя спокойно (об этом я подумала тогда, при рассмотрении нашего бракоразводного дела).
Она призналась, что ей надоел Владимир, настаивает на ускорении процесса. Сталкиваясь с ним часто, она все больше убеждалась, что имеет дело с нечестным человеком. И она решила сбить его пыл, спесь — намекнула, что его дело