Но не равными.
И никогда — не для удовольствия.
Темьян вышел из тени, одетый в тёмно-синие ткани. Его возраст выдавали серебристые нити у висков и чуть потускневшие жабры у шеи. Он низко поклонился, почти касаясь пола.
— Мой повелитель, — произнёс он ровным, тихим голосом. — Человеческую женщину очистили, одели и доставили в её покои. Питание, что вы предписали, подготовлено согласно её генетической и ферментной совместимости.
Кариан слегка наклонил голову.
— Она пока не говорит ни на одном узнаваемом языке, — продолжил Темьян. — Но… она боится.
— И должна, — спокойно ответил Кариан.
Темьян не дрогнул. Он знал: прямота Марака — не жестокость.
Кариан не правил садизмом.
Он правил точностью.
Ясностью.
Силой.
Страх был не прихотью.
Инструментом.
Щупальца Кариана слегка сдвинулись, гибко расправляясь, кончики лениво касались пола, сворачиваясь и разворачиваясь — как хищник, который пока не голоден. От одного движения свет в комнате потускнел, здание признавая его эмоцию.
Тишина растянулась.
И затем он сказал тихо:
— Она смотрела на меня на аукционе.
Темьян моргнул.
— Да, мой повелитель.
— Она не умоляла.
— Верно.
— Она не опустила взгляда.
— Нет, мой повелитель.
Кариан чуть наклонился вперёд, словно прилив сдвинул уровень воды в комнате.
— Она заинтересовала меня.
Это не было признанием.
Это было утверждением.
Темьян снова поклонился.
— Ваше суждение — закон.
Кариан задумался. Человек — Леони — была с планеты столь отдалённой, что большинство карт считали её мифом. Земля. Грубая. Хрупкая. Неразвитая. Но наполненная эмоциональной необузданностью, которую маджарины давно изжили из своей эволюции.
Йерак почитали порядок. Послушание. Совершенство. Но совершенство, подозревал он, требует жертвы.
В её взгляде было что-то дикое. Что-то непокорное, даже в страхе. Искра, которая не была погашена.
Она отзывалась на что-то в нём самом — на что-то, чему он пока не дал имени.
— Она должна выучить наш язык, — сказал он.
— Вызвать лингвистов? — предложил Темьян.
— Нет.
Кариан поднялся.
Движение было плавным, текучим. Плащ, сотканный из живых морских волокон, выращенных в ночных впадинах Люксара, потёк за ним, как тёмное течение. Он вырос до своей полной высоты — возвышаясь над самым высоким йераком. Свет сразу же стал мягче, тени вытянулись, будто склоняясь.
— Я научу её сам.
Темьян резко вдохнул — но быстро взял себя в руки.
— Как прикажете, мой повелитель.
Кариан сошёл с трона. Платформа под ним изменялась, подстраиваясь под вес и движение, когда щупальца несли его вперёд — плавным, быстрым скольжением. Никакая ходьба не могла сравниться. Ни один механизм — копировать такую текучесть.
Стены Велтры раскрывались перед ним, как лёгкие, делая проход.
На пороге он остановился.
— Убедись, что с ней обращаются бережно. — Его голос был низким, но бесповоротным. — Ни один палец не должен причинить ей вреда.
— Да, мой повелитель.
И он исчез — растворился в живых коридорах своего корабля, чувствовал, как пульс судна эхом проходит через его собственные кости. Но боль в груди осталась — голод. Старый и глубокий.
Другие из его рода глушили такой голод войной, обрядами или интригами.
Но Кариан всегда был другим.
И теперь, в тишине своей власти, он чувствовал, как внутри него снова пробуждается что-то.
Не просто интерес.
Возможность.
Одинокое пламя во тьме.
И он узнает, куда оно приведёт — что бы ни случилось.
Глава 8
Комната была тихая, как и всегда, но Кариан чувствовал, как корабль дышит вокруг него.
Велтра была жива по-своему. Она не была построена — её вырастили. Она пульсировала энергией, собранной из глубин океанов Люксара: светящиеся линии на коралловой стали стен повторяли ритм корабля, поток нейронных данных, биение движения и мысли. И в этом священном помещении — личном святилище Кариана — Велтра отвечала только ему. Йерак сюда не входили. Даже Темьян не входил.
Это была камера наблюдения.
Камера контроля.
Кариан стоял неподвижно перед изогнутой голографической стеной. Его высокий силуэт был окутан слоями морской нити и тени. Руки сложены за спиной. Маска — гладкая, безликая, из обсидианового сплава — поблёскивала в мягком свете, прорезанная серебристыми сигилами рода. Щупальца лежали неподвижно, свернувшись в безупречные кольца под ним.
Для других эта неподвижность казалась бы мёртвой. Но для тех, кто знал Мараков, всё было иначе.
Это была дисциплина.
Сдержанная власть.
Образ перед ним мерцал — полупрозрачный экран, зависший в воздухе, созданный сенсорной матрицей корабля. Это не было наблюдением в человеческом понимании.
Это была связь.
Он ощущал температуру в её комнате. Чувствовал вибрацию звука. Прослеживал движение её дыхания.
И она была там.
Леони.
Человеческая женщина.
Она медленно ходила по покоям, приготовленным для неё, — босая, настороженная, окутанная халатом, которым её облачили его служители. Она выглядела маленькой среди арочных стен и текучих линий маджаринской архитектуры — мягкая, тёплая искра на фоне металла и биосвета.
Она провела пальцами по полке — несмело, затем увереннее. Коснулась изгибов чужой мебели, будто проверяла, реальна ли она. Смотрела вокруг постоянно, широко раскрытыми, тревожными глазами.
Он смотрел на неё долго.
Гораздо дольше, чем собирался.
Его завораживало то, как она двигается. Неуклюже — для йерак. Её конечности были короче, движения — более неровные. Но в ней всё же была грация. В наклоне головы. В движении рук. В том, как волосы касался её щёк, когда она резко поворачивалась.
Волосы, падающие, как чёрный шёлк.
Дикие.
Неприручённые.
Мерцающие, словно морские водоросли, пойманные течением.
Её кожа… солнечная. Вот слово, выученное из земных данных. Свет касался её тела, оставляя тепло. Золотистый оттенок, наполненный жизнью — как поверхность её планеты: яркой, живой, цветущей. Она была создана миром, который дышит солнцем.
Совсем не как Люксар.
Его народ родился во тьме. В давлении глубин. Свет отсутствовал — и их тела потеряли пигмент, приобрели люминесценцию. Они научились выживать. Но кожа Леони рассказывала другую историю. Не о выживании — о жизни.
Она была чужой во всём.
И всё же…
Его взгляд задержался.
Не только на её лице — хотя он изучал и его. Широкие, выразительные глаза — слишком белые, слишком мягкие. Тёплые карие радужки. Когда она смотрела в отражающие панели комнаты, он понимал: она пытается увидеть себя. Понять, кем теперь стала.
Пленницей. Вещью. Новизной.
Или чем-то большим.
Он наблюдал, как она садится. Тянется. Заворачивает халат, будто тот может защитить её.