Это место создано, чтобы дезориентировать.
Чтобы ломать.
Но я уже была в таких местах. Они не сломали меня тогда — и не сломают сейчас.
И на этот раз у меня есть больше, чем раньше. У меня есть стая, которая меня ищет. Я знаю это. Мне не нужно гадать. В этом у меня нет сомнений. Как бы я ни ненавидела своё сердце за предательство, Призраки — мои пары.
И один из них находится здесь. За этими самыми стенами.
Стенами, которые не удержат нас вечно.
Я ползу к матрасу и валюсь на него со стоном. Всё тело ноет, обожжённая рука жжёт и покалывает, голова гудит. Если я не отдохну хоть немного, я не смогу думать.
Не смогу планировать.
Не смогу сбежать.
Крики и вой где-то дальше по коридору должны бы сделать невозможным даже мысль о том, чтобы закрыть глаза. Но веки всё равно тяжелеют — усталость просачивается в кости. Я борюсь со сном, зная, что должна оставаться настороже, но тело меня предаёт.
И как раз в тот момент, когда я почти проваливаюсь, краем глаза улавливаю движение.
Я моргаю, заставляя себя сфокусироваться на камере напротив. Сначала там лишь тени, но когда зрение проясняется, я различаю массивную фигуру, прикованную цепями к стене.
У меня перехватывает дыхание.
Зверь передо мной не похож ни на что, что я когда-либо видела. Под два с половиной метра ростом, жгуты мышц перекатываются под кожей, исполосованной шрамами. Самое жуткое — Y-образный шрам от ключицы до пояса его рваных серых штанов. Такой, будто ему сделали нечто вроде вскрытия… пока он был жив. Некоторые другие рубцы напоминают следы когтей, и мне требуется мгновение, чтобы понять — скорее всего, он оставил их сам. Они совпадают по форме и размеру с изогнутыми стальными когтями на железной перчатке его правой руки. Шипастые пластины тянутся вверх по всей руке до самого плеча, врастая в изуродованную мышцу.
Железные стержни пронзают его верхнюю часть спины, торчат, как гротескные копья. Любое движение должно разносить по его огромному телу волны боли — и я не могу не думать, что именно поэтому он стоит неестественно неподвижно. Его лицо — если оно у него вообще есть — скрыто за железной маской. Гладкая, безликая плита металла, лишь два отверстия для глаз, которых я не вижу.
Желудок скручивает, когда я представляю постоянную боль, в которой он живёт. Как он вообще ещё дышит?
Словно почувствовав мой взгляд, глазницы маски внезапно оживают. За ними вспыхивает жуткий, бледно-голубой свет, лишь частично скрытый неровными прядями белых волос, падающих на маску и задевающих широкие плечи.
Он смотрит на меня.
Я замираю, не в силах отвести взгляд. В этом взгляде есть такая сила, что она пригвождает меня к месту — даже сквозь безличную преграду маски. Осталось ли там хоть что-то человеческое, за этими светящимися глазами? Или то, что с ним сделали, выжгло всё, оставив лишь ярость и боль?
Между нами тянется тишина — тяжёлая, давящая. Мне хочется сказать хоть что-нибудь, что угодно, но горло сжимается.
— Привет, — наконец выдавливаю я, устало улыбаясь. Это почти ничего. И, возможно, для него — совсем ничего. Но это всё, что у меня есть.
Он слегка шевелится — и это движение запускает цепную реакцию. Железные стержни в его спине скребут по стене с леденящим душу визгом. Цепи, обвивающие его мощную шею и торс, глухо звякают и гремят. Поршни в механической руке шипят и щёлкают, когда он сжимает когтистые пальцы железной перчатки. Каждый коготь длиной с моё предплечье, зловеще изогнутый и острый, как бритва.
Но он не бросается на стекло.
Не бьётся в цепях.
Он просто… смотрит. Ждёт.
Чего — я не знаю.
Мой взгляд снова возвращается к этим ужасным копьям, торчащим из его спины. Я пытаюсь представить разум, способный придумать такую пытку — не говоря уже о том, чтобы воплотить её. Даже слухи об экспериментах в этих местах не идут ни в какое сравнение с реальностью передо мной.
Слова Валека всплывают в памяти, накрывая разом.
Это должен быть Рыцарь. Он выглядит именно так.
Я должна бы быть в ужасе. Всё в этом существе кричит об опасности. Но, глядя в эти светящиеся глаза, я чувствую что-то знакомое. Ярость. Боль. Одиночество. Я видела те же эмоции в глазах Призрака. В своих собственных — отражённых в стерильных зеркалах и металлических поверхностях Центра Перевоспитания.
Низкое, гулкое рычание зарождается в груди Рыцаря. Сначала это вибрация, которую я чувствую через пол. Потом звук нарастает, заполняя пространство между нами. Угроза в нём несомненна. Но под агрессией я улавливаю ещё кое-что.
Боль.
Растерянность.
Может быть… даже страх.
Он в ловушке так же, как и я. А может, и сильнее. По крайней мере, я могу свободно двигаться в своей камере. Он же прикован к стене, как зверь, и каждое движение для него — мука.
Несмотря на усталость, я делаю нерешительный шаг ближе к стеклу, игнорируя каждый инстинкт, вопящий мне отступить. Его рычание усиливается — глухой звук из самой преисподней, — но я заставляю себя не отступать.
Я прижимаю ладонь к стеклу. Открытой рукой. Универсальный жест мира.
— Меня зовут Айви, — продолжаю я, говоря медленно и отчётливо. — А тебя?
Долгую секунду — никакой реакции.
Потом, с мучительной медлительностью, он поднимает человеческую руку. Сантиметр за сантиметром она движется к стеклу, разделяющему нас. У меня перехватывает дыхание, когда его огромная ладонь прижимается к преграде, зеркаля мою.
И тут начинается ад.
Сирены взвывают, их вой врезается прямо в череп. Вспыхивают красные аварийные огни, заливая всё инфернальным светом. Но хуже шума, хуже света — то, что происходит дальше.
Скрытые в потолке сопла в камере Рыцаря с шипением раскрываются. В считанные секунды оттуда хлещет мутно-зелёно-жёлтый газ, заполняя пространство вокруг него. Тело Рыцаря каменеет, мышцы сковывает, как только газ касается кожи. Он отшатывается от стекла с искажённым от боли рёвом, броня гремит при каждом тяжёлом шаге, механическая рука хлещет по стенам, вырывая в них борозды. Копья в его спине скрежещут о кости, пока он корчится.
Кислота подступает к горлу. Я прижимаю ладонь ко рту, сдерживая рвоту, когда в вентиляцию просачивается вонь газа — едкая, химическая.
— Прекратите! — кричу я, колотя кулаками по стеклу. — Вы его убиваете!
Но никто не приходит.
Никто не слушает.
Рыцарь падает на колени. Пол дрожит подо мной, я