– Мне страшно, Макс.
Секунда до столкновения. Я замер.
– Я не вижу тебя, Макс. Не вижу…
22:00 Технический блок. Лаборатория
Координатор выпросил сигарету. На его усталом лице было странное выражение. Страх, смешанный с безнадежностью и отвращением. Техники выходили по очереди, пропуская друг друга через шлюз, но координатор тронул меня за рукав и попросил задержаться.
– Я делал это сам, Макс. Я препарировал эту тварь, которую вынесло ударом. Точнее, пытался… Ты хоть раз в горячем бреду мог представить, что живую плоть можно соединить с автоматикой так искусно, что они станут единым организмом? Я не смог копаться в нем дальше, только поняв, в чем дело. Когда снял маску.
– Маску?
– Глубоководная маска, она же кожа, а под ней глаза. Человеческие глаза, Макс, – он откинулся в кресле, заложив руки за голову. – У меня есть версия, хоть она и безумна, но очень похожа на правду. Эти химеры… Ты знаешь, что когда Солнце стало раздуваться и Древняя Земля начала медленно погибать, наши предки – великая цивилизация прошлого, куда более могущественная, чем любой из придуманных богов, оборудовала луны Юпитера для эвакуации. Но вспышка в мантии Солнца уничтожила почти все ковчеги и почти все знания. Мы – потомки тех, кто достиг Европы, пережил темные времена и вступил в золотой век механики и пара. Мы – другое человечество, бледная тень былого. Но что, если один из ковчегов отправился на дно и его обитатели не пожелали жить на искусственных островах и решили стать хозяевами глубин?
– Химеры – это люди Древней Земли? – я произнес это вслух, и стало не так глупо звучать в голове. – Но вся эта ярость…
Координатор прикрыл глаза и пожал плечами.
– Гуманность – первое, чем пожертвовали наши предки ради великих знаний.
00:00 Диспетчерская
Я делаю себе кофе и слушаю тишину. Я растворяюсь в ней. И кофе не кажется мне больше таким горьким.
Мне нравится тишина. Она напоминает мне о доме. Совсем скоро, через пару недель я уже буду там. Наверно, потому я больше не вижу его во сне.
Осиротевшие приборы веселят меня столбиками цифр, а недолистанный журнал – вечным отпечатком кофейной кружки на глянце.
Я закрываю глаза и слушаю тишину. За толстыми стенами станции бездонный и холодный океан лениво ворочает свои воды. В их темных глубинах тоже есть жизнь, своя, чужая… Где-то там миллионы рождений и смертей, боль и радость, страх и одиночество, вечное, как сам океан. Где-то там плавно летят медузы, сверкают золотистой россыпью косяки рыб, и огромные киты, если легенды не врут, и они все же существуют, поют свои странные песни. И девочка поет вместе с ними. А я тихо подпеваю им.
Стратосфера
«Закат. Время остановилось под крыльями моего самолета, и я лечу высоко, но не выше облаков, наравне с ними. Солнце падает за горизонт и бардовыми мазками раскрашивает небо надо мной и вокруг меня. Облака застыли необъятными островами, зависли в холодной пустоте, сияя багряным светом, и только мой маленький заблудившийся планер жужжащей букашкой, дергаясь и кренясь, скользит меж ними.
Кристина, ты не представляешь, как тут красиво. Я не могу передать словами и малой части того великолепия, что вокруг меня. Но я не хочу, чтобы ты видела это так, как вижу я, потерявшийся в чужом небе с остатками керосина еще на несколько десятков квартумов. А потом… Я не знаю, что будет потом, Кристина, но я очень хочу, чтобы ты получила это письмо и узнала, как сильно я тебя люблю, как счастливы мы будем, когда закончится война и мы поселимся в маленьком доме в Западном Иле или где-то еще, куда не приходит плохих вестей, и будем смотреть на этот закат вдвоем, обнявшись на летней веранде. Эта картина всегда со мной, каждый раз, когда я в небе, я думаю о тебе, о том, что ты тоже смотришь на это солнце, прикрыв ладонью свои прекрасные серые глаза.
Я пишу тебе в те короткие моменты, когда небо надо мной, а не вокруг меня, а мой фанерный друг стоит в ангаре, но сейчас все иначе. Не проси меня объяснить тебе это, но я все еще в небе. Вокруг и подо мной летят облака, а мой самолет лежит, опустив крыло в облачную пену. Я сижу на этом крыле, кутаясь от холода в летную куртку, и пишу тебе. Все это не так уж важно – эта земля в облаках и закат, который не кончается. Главное, что я скоро буду дома, если, конечно, я не умер и Солнце не приняло меня в свое облачное царство вместе с моим дырявым самолетом. И если это так, то мне остается лишь ждать тебя здесь, на этом облаке, на крыле планера, в летной куртке с недописанным письмом. И я надеюсь ждать еще очень и очень долго…»
Корсар Ло.
***
За толстыми стенами необъятного читального зала лил дождь. Холодные струи хлестали по гранитным стенам, узким окнам, мраморному крыльцу, потоком сползали вниз по пустым ступеням, вливаясь в бурлящую реку, которой стала авеню. Водостоки уже давно были переполнены, и вода кипела у бетонных бордюров, под капотами паровых такси, неспешно и рывками продвигающихся в ленивой пробке под подбадривающие звуки клаксонов. Но внутри читального зала царило безмятежное спокойствие, изредка нарушаемое шуршанием переворачиваемой страницы. Тут царила своя стихия, и в отличие от буйства непогоды за стенами центральной библиотеки Виль дю Солея, обещавшей закончиться к утру, монолитное спокойствие, царящее здесь, казалось, было вечным.
Под приглушенным светом настольных ламп один за другим переворачивались пыльные листки истории, отдавая бережно хранимые знания о прошлом и тучи мелких, как пыль клещей. Семь томов истории были отложены в сторону и сложены аккуратной стопкой. Одна книжка упорно выбивалась из общего формата и не хотела ровнять свой корешок с остальными, потому я положил ее сверху. Я снял очки и протер глаза, потерев возле носа большим и указательным пальцем – привычный жест для большинства вечерних посетителей, чьи напряженные глаза протестуют против дополнительных упражнений после рабочего дня. Этим нехитрым жестом пользовались все в перерывах между монотонным перелистыванием страниц. Я подумал о том, что вполне можно установить некоторую закономерность, если наблюдать очень внимательно. Например: десять страниц, снять очки, протереть и надеть снова, пятнадцать страниц, потереть глаза, ну и так далее, с каждым часом откидывая по одной-две страницы, пока голова не потребует отдыха, а желудок