Как стремительно меняется мир. Ещё каких-то пятьдесят лет назад паровые машины встречались лишь в службе такси, и талон на поездку было получить крайне сложно. Дирижабли еще бороздили небо, пронзая облака, но все чаще слышался шум поршневых аэропланов.
***
Дождливое шоссе вело меня к пригородам по ту сторону Детруа, в спокойствие двухэтажного домика с гаражом и подстриженным газоном.
Фонарь над крыльцом не горел, зато светилось ровным светом окошко спальни Олли. Я тихо зашел, но Саша уже ждала меня на пороге.
– Я слышала, как ты приехал. Ты обещал быть к девяти.
– Прости, заработался, – я поцеловал ее в прохладную щеку. – К тому же пробки, дождь…
– Я укладываю Олли. Ужин на столе. Я спущусь немного позже.
– Я сейчас поднимусь, – сказал я, скидывая промокшую куртку.
– Не надо, она почти уснула. Подожди меня внизу, нам нужно поговорить.
Саша поднималась по винтовой лестнице, а я смотрел ей вслед. Она совсем не растеряла своей красоты за те пятнадцать лет, которые я знаю ее и за те десять, что мы вместе. Вот только зачем-то подстригла волосы. Мне всегда нравились ее волосы, гладкие и тяжелые как шелк, светлые, густые. Когда она смеялась и прижимала кулачок к губам, видны были только ее глаза с маленькими морщинками в углах и облако чудесных волос. Все исчезло три года назад. Короткая стрижка открыла слегка торчащие ушки и маленький шрам на шее, едва заметный. Раньше у нас было много фотографий, где большую часть снимка заполняли ее волосы, но после переезда стены почему-то остались голыми, а портреты исчезли в многочисленных коробках на чердаке. На смену пришла странная картина над диваном – красный развод на белом фоне, будто кто-то с воспалением десен плюнул в раковину и поленился смыть.
Я ел не спеша, не включая свет. Потом спустилась Саша. Она села напротив, сложив руки перед собой.
– Отличный ужин, – сказал я, – спасибо.
Саша сухо кивнула и продолжала рассматривать меня, слегка наклонив голову, периодически сглатывая, словно по причине пересохшего горла, но я знал, что вот так застревают слова, когда не хочешь их произносить и только растягиваешь время, будто ждешь, что нужный момент вот-вот наступит. Но я этого момента не хотел.
– Как малышка? – спросил я, беспечно улыбнувшись. Типичная улыбка уголками губ, выработанная десятью годами брака, ничего не означающая, но дающая понять, что все просто чудесно. Саша ответила такой же.
– У нее все хорошо. Немного чихала за обедом, я испугалась, что она простыла в пятницу, но все обошлось. Просто наглоталась пыли – я перебирала старые вещи. Хотела выкинуть ее старые поделки, книжки и радио, но она вцепилась в них ручонками, и я ничего не смогла сделать. Поговори с ней.
Моя улыбка стала шире. Кусочек кукурузной лепешки с остатками соуса покинул тарелку, и я наспех вытер руки, поднимаясь.
– Пойду поцелую ее.
– Стой!
Я замер у лестницы и обернулся, а Саша все еще сидела, смотря перед собой, но не на меня.
– Присядь. Я хочу сказать тебе кое-что.
Одна из тех неприятных фраз, после которых остается ощущение как от тяжелого насморка – пустота где-то в районе ключицы и нарастающая боль в висках. Я присел, сохраняя оптимистичную полуулыбку.
– Это ведь не продолжение нашего постоянного разговора о моей работе? Если так, то, пожалуй, не сегодня. Я очень устал и хочу спать.
– Звонил Адам, мы поговорили с ним, наверное, два часа.
Адам – это ее брат. Младший. У него был свой небольшой бизнес в Руш, требующий постоянного внимания, так что виделись мы редко, как правило, раз в году на день рождения Саши, когда в нашем доме собиралась вся ее семья, включая двух престарелых тетушек и меня. Тетушки души не чаяли в Адаме, так как он всегда приезжал с подарками. Правда, я всегда подозревал происхождение подарков в небольшой нордмаунтской лавке за углом. Адам занимался перевозками, арендовал с компаньонами грузовой корабль, который периодически ломался и давал течь. Этим он обычно объяснял невозможность принять участие в финансовых делах большой семьи. И вот Адам объявился после почти года полного затишья. Не удивительно. Когда мы переехали в столицу, мы стали ближе, а Адам всегда немного одиноко чувствовал себя на восточном побережье.
– У него проблемы? – с едва заметной усмешкой спросил я. Но Саша была подозрительно дружелюбна:
– Нет, скорее наоборот. Его дела идут прекрасно. Он даже перебирается сюда. Хочет вложить деньги в какой-то выгодный проект.
– Рад за него, – я встал и направился к кофеварке.
Саша сжала губы.
– Это не все. Он хочет предложить тебе работу.
Тишина. Затем я засмеялся, рискуя разбить кофеварку о край стола.
– Преподавать историю на баркасе? Заманчиво. Я, пожалуй, соглашусь. Могу прочитать краткий курс грузу костной муки.
– Прекрати! Ты знаешь, нам нужна эта работа. Он обещал вдвое больше, чем ты получаешь на своем профессорстве, тем более, что ничего невозможного от тебя не требуется – заключать сделки, проверять груз. Ведь ты умеешь общаться с людьми, – подытожила Саша примирительным голосом.
– Не стану напоминать, что мою теперешнюю работу нашла мне тоже ты, – холодно сказал я. Может грубовато, но неприятный разговор с ожидаемой концовкой начинал меня раздражать.
– Но тебе же нравиться работа в университете!
– Конечно, как скажешь.
«Предел моих смелых мечтаний».
В недопитом кофе отражалась Планета, полумесяц Ганимеда и краешек уличного фонаря. Саша ушла, тихо, почти бесшумно. Лучше бы хлопнула дверью.
Я осторожно поднялся наверх. Зеленые звездочки мягко горели на стенах детской. Олли спала на боку, поджав ножки и прикрыв носик одеялом. Тишину комнаты дополняло ее ровное сопение. Ее комната напоминала коморку старого профессора, под конец жизни свихнувшегося на инженерии. Вот книжки, поставленные прямиком из Жерло. Я-то их с трудом понять могу. Вот модель ракеты из алюминиевых трубочек, добытых из каркаса дивана. И, конечно, огромное радио с оранжевой шкалой. Сейчас такие не в моде, сейчас коротковолновые приемники крутят новинки Конкордии, марши близнецов, лекции Жерло и унылую классику Архипелага.
Удивительно, но Олли не любила игрушки, она комкала край одеяла и обнимала его, уткнувшись носиком в складки. У аккуратно накрыл ее голые пятки. По маленькой комнате прокатился глубокий прерывистый вздох, и снова стало тихо. Боясь разбудить, я тихонько коснулся губами ее виска и вышел, аккуратно прикрыв дверь.
Часы на стене застыли на четверти двенадцатого. Не включая свет, я нащупал телефон на столике. Гудки, потом