– Адам! Адам, это я, перезвони мне завтра, как будет время.
***
– А вот и наш вероотступник и негодяй!
В дверной проем просунулась бутылочка с содовой, а затем и весь доктор Гойл вплыл в мой кабинет с располагающей, но грустной улыбкой. Он присел в кресло, положив руки на спинку, и покачал головой.
– Сознавайся, старина, ты же пошутил?
– Как же, пошутил, бежит от нас, как баркасная крыса, – Грей застыл в дверях с толстенным томиком подмышкой, – испугался, что я окажусь прав, в конце концов, верно, доктор Келли?
Я улыбнулся и пожал его широкую руку. Сегодня меня не раздражал ни его голос, ни его бардовое лицо.
– Как бы не так, мы еще поспорим при случае.
– При случае, – Грей плюхнулся на старый диванчик и положил томик рядом, – стыдись, Келли, за год не обзавелся ни одной интрижкой. Бедные вздыхающие по тебе студенточки, теперь будут лицезреть толстую задницу профессора Грея.
– Действительно, бедные! – добавил Гойл.
Я не выдержал и засмеялся.
– Ну а насчет «поспорить при случае», – сказал Гойл, – сегодня в шесть ждем тебя в том баре на шестой авеню, и не вздумай сказать, что у тебя дела.
Я покачал головой, улыбаясь, и два крупных ума выплыли из моего кабинета в шумный коридор.
Стены моего просторного, хоть и несколько обветшалого, кабинета излучали академические спокойствие и тишину. Говорят, что мой предшественник так и упокоился за этим столом от острого сердечного приступа в перерыве между лекциями. Я, не будучи человеком суеверным, мебель оставил прежнюю, и картины на стенах (среди которых, к сожалению, ни одна не принадлежала кисти Саши), а вот кресло на всякий случай поменял. Но за этот год кабинет так и не стал моим домом, несмотря на все усилия и даже фотокарточку Олли на столе. Разве что окно, с видом на парк и открытое небо, иногда вселяло уверенность в предстоящий день и душевное спокойствие. Да, определенно, окно мне нравилось больше всего.
Через пару дней, может через неделю, у меня будет совсем другой кабинет – маленький, с пыльными жалюзи в портовом офисе и столом, захламленным бесполезной для меня бумагой с мощным арифмометром, записывающим данные на виниловые диски. Из академической тишины я окунусь в мир телефонных звонков и брызжущих слюной кричащих ртов, пыльной бумаги и вездесущего запаха сырой рыбы.
Мои вещи – в основном книги – стояли в коробках у двери. Сверху лежала фотокарточка дочки и Саши. А я сидел, развернув кресло к двери высокой спинкой, и смотрел в окно, в котором летели, причудливо изменяясь и наползая друг на друга, громады облаков.
***
– Ну, старина, мы будем скучать по тебе!
Мы подняли бокалы со светлым пивом, а Гойл стакан содовой. Ничего крепче он не пил никогда, особо не вдаваясь в причины. Мы, это я, Грей, Гойл и мой ассистент Салливан – люди, по которым я буду скучать, включая и себя самого в должности профессора истории. Энди, худой и очень бледный парень с черными, как агат волосами, сказал пару трогательных слов о большой чести работать со мной и огромной потере университета. Я только улыбался и дружелюбно покачивал головой. Когда Энди закончил, слово взял Грей, даже приподнявшись, и я инстинктивно принял защитную позу.
– Мы не были друзьями, Келли, – произнес он, громко сопя, – зато были чертовски дерьмовыми коллегами, да, старина? (Все засмеялись, включая затихшего Энди) Так вот, я горжусь тем, что все это время бился с достойным человеком, титаном. И только твой уход, Келли, спасет тебя от того, чтобы я не надрал тебе задницу!
Грей громко захохотал и поднял повыше пенный бокал. Мне пришлось привстать.
– Над чем работать будешь, Рон? – спросил Гойл, колдуя над стейком. В действительности он примерялся, сколько соуса добавить, чтобы не испачкать им картошку.
– Потружусь над книгой, если будет время, – безразлично ответил я.
– Все то же?
– «Роль войны за море Кракена в установлении системы мирового порядка Нового времени», – процитировал я.
– О Бог мой, – выдохнул Грей, – и с этим человеком я здоровался за руку!
Гойл примирительно помахал между нами рукой.
– Ну-ну, господа, не сегодня!
– Верно, – Грей снова поднялся и, пошарив под собой, выудил уже знакомый зеленоватый томик, – вот, держите, доктор Келли, так сказать, прощальный подарок. Не бог весть что, но все же. Это украсит ваш новый кабинет, если конечно там будет какая-нибудь мебель!
Я осторожно взял книгу. Даже к бездарным книгам у меня была некая доля уважения, но этот томик почтения заслуживал.
– «История военной авиации Федерации Близнецов». Автор Густав Грей, – я осторожно открыл еще хрустящую обложку, – Грей, у меня нет слов.
Профессор похлопал себя по животу в знак одобрения.
– Только сегодня из типографии. Читай и пользуйся. Можешь в отхожем месте положить, я не обижусь, – засмеялся он, – но лучше на полочку поставь. Это дополнит твою коллекцию писанины по войнам начала века.
– Это ты о чем? Кстати, спасибо за экземпляр. Подпиши мне потом.
– Как буду трезв. А это я о раритетном письмеце военного летчика. Нашел в твоих документах, помогая твоей помощнице упаковывать вещи, – он плотоядно хохотнул и глотнул пива с полпинты, – редкая вещь. Там какой-то конкордийский летчик пишет своей драгоценной сюда, на материк. В основном сопливая мура. Для книги?
– Не понимаю, о чем ты.
– А поищи в такой толстой книге о покойном лорде Хиле. Я вложил между страниц.
– Копался в моих вещах, – заключил я, поднимая бокал, – в этом ты весь, Грей.
Остаток вечера прошел в воодушевленной беседе о том, что у Дюбо весьма призрачные шансы повторно одержать победу, секретарше ректора следует немного поменять прическу. Грей даже подозревал, что Энди ее дальний родственник, на что Гойл тут же выдвинул ряд резонных возражений.
– Тебе понадобиться помощь с книгой, – сказал Гойл, когда мы покидали бар. Он тоже заметно пошатывался, как и мы все, и особенно Энди под весом Грея, хотя не был замечен в измене излюбленной содовой.
– Возможно. Но не сейчас. Не думаю, что ближайшую жизнь у меня будет на это время, – я невесело усмехнулся.
– Брось, книги – это единственное, что остается после нас на достаточно долгое время. Знаешь что, приятель, обращайся в любое время, если нужен будет кое-какой материал. А теперь пойдем догонять толстяка с твоим ассистентом, кажется, кому-то из них плохо.
***
Излюбленный вечер в тишине. Скорее даже поздняя ночь. Я возвышаюсь над матовыми клавишами печатной машинки, но мистер «Лигатура» не желает сегодня работать, и