В Галате находился один из крупнейших невольничьих торгов. Чиновники египетского султана покупали там юношей в мамлюки [98], безбородые евнухи из Персии – белокурых женщин для гаремов, а землевладельцы из стран Магриба – мускулистых рабочих на плантации. Рабов-мусульман везли отсюда и в Европу. Там богачи использовали их на домашних работах, предварительно окрестив, дабы спасти души неверных и попутно искупить тем свои грехи. Западные христиане ничего не имели против рабства, пока оно не касалось их единоверцев.
Опустив голову, ко всему равнодушный Симеон устроился на земле, поглощенный своими мыслями – окружающий мир потерял для него всякий интерес. Сидел и ждал своей участи, когда подле него остановились носилки и женский голос прошелестел:
– Кажется, мы знакомы…
Подняв глаза, Симеон оторопел – из-за зеленых занавесок выглядывала Ирина, голову которой покрывал мафорий [99], придававший ей аскетический вид. Она насмешливо кривила губы, наблюдая за тем, как меняется его лицо, на котором сперва читалось недоумение и удивление, а потом надежда и радость. «Уж не схожу ли я с ума?» – подумалось невольнику, и он тряхнул головой, чтобы отогнать наваждение, но оно не проходило. Тогда слезы навернулись у него на глаза. Некогда он порвал с Ириной самым удобным, верным и беспощадным способом: без шума, упреков и проволочек, но вот опять свиделись.
– Зачем ты здесь? – охриплым от волнения голосом спросил он.
– В ночь на пятницу каждый сон – вещий, и мне привиделось, будто я покупаю раба. Хотя зачем мне еще один? Тем не менее толкователь сновидений Варлаам из Платеи посоветовал мне нынче же отправиться сюда, – ответила Ирина, чувствуя, как сладостное чувство мести разливается в жилах, переполняя ее. – Эй, кто тут хозяин?
Откуда ни возьмись, вынырнул горбоносый итальянец и почтительно поклонился:
– Что изволишь, госпожа?
– Сколько ты просишь за этого доходягу?
Торговец назвал цену, которая оказалась совсем не мала. Покупательница, как честная женщина, обиделась и капризно надула губки:
– Да ты, я смотрю, плут! У него вид то ли больного, то ли тронувшегося рассудком. Он пригоден разве что пасти коз, так что, любезнейший, назови настоящую цену…
– Коли он такой убогий, то зачем тогда тебе? Умоляю, пощади, госпожа, не разоряй! – не уступал хитрый итальянец.
– Это моя женская прихоть, и не более того, к тому же я не так богата, чтобы бросать деньги на ветер.
Начали торговаться. Невольник ждал с замиранием сердца и гадал: купит – не купит. В конце концов он все же перешел в собственность бывшей танцовщицы.
Как и прежде, она обитала у старого форума Быка. Когда-то Симеон посещал этот дом свободным человеком, а теперь переступил его порог таким же невольником, как носильщики-нубийцы. Без забот и присмотра Кочевина-Олешеньского строение постепенно приходило в упадок, у входной двери сломалась ручка, а краска на стенах кое-где облупилась, и некому было подновить ее.
Симеон мелко дрожал и едва держался на ногах. Заметив его состояние, женщина указала ему на скамеечку около тлевшей жаровни, а когда он опустился на нее, нагнулась и заглянула ему в самые зрачки:
– Не воображай только лишнего. Все это от скуки и безделья, а ты уж, верно, возомнил себе невесть что? Ну да ладно, как там на Руси «мой ручной варвар» Юрий Васильевич, небось забыл меня?
– Его обезглавили тут же по возвращении.
– Какой ужас! Не может быть! За что?! – вскричала женщина и в волнении прошлась по комнате, заламывая руки.
– Видно, чем-то не угодил нашему государю… – опустил глаза Симеон.
– Господи, упокой его душу! – молвила женщина и, подойдя к иконе, перекрестилась.
Симеон провел в доме Ирины всю зиму. Бывшая танцовщица была с ним строга, но работой не изнуряла, предоставив его в распоряжение дядюшки Коломодия, который в силу своего характера и разговорчивости нуждался если не в собеседнике, то во всяком случае в слушателе. Сперва Симеон плохо понимал пространные речи ученого мужа, но постепенно ему понравилось беседовать с ним. Кроме того, он узнал много такого, о чем прежде не подозревал.
Время от времени Ирину посещали богатые негоцианты и сановники, близкие ко двору, у которых она пользовалась неизменным успехом. Порой она радовала некоторых из них, но всегда мимолетно, чтобы тут же отделаться от возомнившего себя избранником судьбы.
Несколько раз у нее побывал сам месадзон [100] Дмитрий Кидонис, а в марте Ирина ездила на его виллу, на побережье Мраморного моря, и провела там неделю. Вернулась оттуда с деньгами и загадочно-задумчивым выражением лица, похожим на улыбку, но не настоящую, а на ее подобие.
Несколько дней спустя Ирина забралась в носилки и велела Симеону сопровождать ее. Нубийцы повлекли ее к Софийской гавани.
– Видишь этот двухмачтовый корабль? – высунувшись из-за занавески, спросила Ирина.
Симеон кивнул.
– Он доставит тебя до Сурожа [101], а там уж как-нибудь доберешься до своей Руси. Капитану за все заплачено. Прощай, да смотри, чтобы и тебя не обезглавили, как Юрия Васильевича…
Бывшая танцовщица опять удивила его. Он поднялся на борт корабля, махнул ей рукой. От обретенной свободы кружилась голова…
33
Вслед за Михаилом Тверским в Орду потянулись остальные князья. Всех заботило сохранение своих уделов. Дмитрий Иванович тоже подумывал об этом, но выжидал, понимая, что Тохтамыш приходил именно на Москву, однако не мог постичь, чем прогневил хана. Тем не менее не сомневался: о нем не забудут. Так и случилось. В ноябре в распутицу (знать, приспичило) прибыл ордынский посол Карач Мурза Оглан и, слегка картавя по-татарскому обыкновению, хотя мог изъясняться и без этого, объявил:
– Великий правитель, солнцеликий хан Тохтамыш страшный в гневе, умеет карать, но умеет и миловать! Мудрость его безгранична! Он требует к себе тебя, эмир Дмитрий, – при этом посол подошел почти вплотную, сделал паузу и продолжил: – И напоминает о «выходе» за два года. Если ты хоть сколько-нибудь дорожишь жизнью, имуществом и честью, то заплатишь все сполна, а коли будешь медлить, то вновь услышишь цокот копыт ордынских коней у своих ворот. Смирись, коли не спешишь на встречу с Дьяволом, у которого тебя ждет раскаленная сковорода. Не буди лиха, пока тихо!
Слова Карач Мурзы Оглана возвратили Дмитрия Ивановича к жестокой действительности. В верховенстве хана и его более высоком статусе по сравнению с ним, одним из великих князей, никто не сомневался, в том числе и он сам. Никому и в голову не приходило воспротивиться воле Тохтамыша, истинного – Великого, Белого по