Стоя перед камином в своей гостиной, где единственным источником света и тепла были поленья, потрескивающие в топке, я достаю из пачки еще одну сигарету, зажимаю ее губами и закуриваю. Я глубоко затягиваюсь, наполняя легкие дымом, и закрываю глаза.
Лицо Мэйвен навсегда запечатлелось в моей памяти. Сладкий аромат ее духов все еще щекочет мне ноздри. От воспоминаний о ее голосе и о том, как она на меня смотрела, у меня кровь стынет в жилах.
Какая-то часть меня – извращенная, эгоистичная – хочет наказать ее. Залезть в ее дом, в ее постель, к ней в постель. Заставить ее подчиниться и молить о прощении за то, что она так поступила.
Но я держу эту темную часть себя под контролем и вместо этого расстегиваю ремень.
Он выскальзывает из петель, из моих пальцев и с грохотом падает на деревянный пол. Я сбрасываю пальто, и оно тоже падает на пол, а затем я расстегиваю молнию на брюках.
Запрокинув голову назад и не открывая глаз, я затягиваюсь сигаретой, сжимаю член рукой и начинаю мастурбировать, думая о Мэйвен.
Об этом голосе.
Этих глазах.
И губах.
Мой член тверд как камень из-за нее. Я напряжен и жажду разрядки, а мой разум наполнен воспоминаниями о запахе ее кожи, ощущении ее груди в моих руках, ее тихих, приглушенных стонах удовольствия. Все это нахлынуло на меня с такой силой, что я вспотел.
Опираясь свободной рукой на каминную полку, я дрочу свой твердый член, пока не начинаю стонать. Мои яйца сжимаются. Член пульсирует. Зажженная сигарета выпадает у меня изо рта.
Я кончаю с гортанным стоном, который эхом разносится по гостиной, смешиваясь с шипением пара, когда моя сперма брызжет на руку и попадает на горящие поленья в камине, а мои губы складываются в форме ее имени.
Мэйвен.
Мы с тобой еще не закончили.
Даже близко не закончили.
Глава седьмая
СЕМЬ
МЭЙВЕН
Утром я открываю глаза с гнетущим чувством страха, нависшим надо мной, как надвигающаяся буря.
На мгновение я теряю ориентацию. В голове туман и тяжесть от сна. Затем, словно ухмыляющийся чертик из табакерки, всплывает воспоминание о моем ночном госте, и я резко прихожу в себя.
Сердце бешено колотится, я вскакиваю и лихорадочно оглядываю комнату.
Его нигде не видно, но это еще ничего не значит. Как и Дракула, Ронан Крофт обладает сверхъестественной способностью появляться там, где ему заблагорассудится, словно из ниоткуда.
Вздохнув, я провожу руками по лицу. Когда я их убираю, они оказываются в крови.
У меня из носа течет кровь.
Зажав ноздри, я встаю и иду в ванную, где пытаюсь остановить кровотечение. Я израсходовала полрулона туалетной бумаги, прежде чем оно прекратилось. Затем я привожу себя в порядок, одеваюсь и спускаюсь на кухню, где застаю Давину и Беа, которые вырезают фигурки из теста.
При виде них двоих в одинаковых фартуках, с руками и столешницей, присыпанными мукой, я испытываю такую сильную боль в сердце, что останавливаюсь в дверях и прижимаю руку к груди.
Мы с мамой часто готовили вместе. Она научила меня печь хлеб, жарить курицу, объяснила разницу между тушением и варкой и рассказала, когда следует использовать тот или иной способ приготовления. Как и все женщины из семьи Блэкторн, она любила готовить и вкусно поесть.
Я ничего не готовила с тех пор, как мама умерла.
— Чем вы тут занимаетесь?
Беа отрывается от теста и улыбается.
— Мы печем печенье на закваске. И знаешь что? Я подружилась с семейкой белок!
— Если ты спросишь, можно ли забрать их с собой, я сразу отвечу «нет»!
Дочь качает головой.
— Я не хочу держать их в качестве домашних питомцев. Дикие животные не должны жить в неволе.
— Это точно.
— Но мы могли бы завести кошек. Они домашние.
— Ты так говоришь, потому что у тебя никогда не было кошки. Они милые и дружелюбные, когда им что-то нужно, но ни в коем случае не домашние.
— Как и мы, — с улыбкой бормочет Давина.
— Нет, они правда милые, — настаивает Беа. — Та белая кошка – моя любимая.
— Какая белая? О чем ты говоришь?
— Та хорошенькая белая с голубыми глазами, которая вечно бродит вокруг.
Когда я в замешательстве морщу лоб, Давина вздыхает.
— Ты не могла забыть Луну. Ради всего святого, она была лучшей подругой твоей матери.
— Луна? Она еще жива?
— Конечно.
— Это невозможно. Ей бы сейчас было двадцать с чем-то лет.
— На самом деле двадцать пять.
Я представляю себе лохматое, гниющее существо с отсутствующими зубами, от которого исходит отвратительный запах и которое корчится от боли.
В этот момент, словно по зову, на кухню заходит Луна. Ее белоснежная шерстка безупречна. А небесно-голубые глаза сияют. Она трется о мою ногу и смотрит на меня. На ее мордочке безмятежное и немного самодовольное выражение, как будто кошка рада моему удивлению.
Я наклоняюсь и глажу ее шелковистую спинку. Это не может быть та самая кошка, которая была у моей матери. Должно быть, это кто-то из ее потомков. Луна вторая. Может быть, даже третья.
Эсме с рассеянным видом шаркает на кухню и, проходя мимо, похлопывает меня по руке.
— У меня голова раскалывается. — Она тяжело опускается на стул и потирает виски. Тетя все еще в ночной рубашке, а ее волосы спутаны.
— Ты плохо спала? — спрашивает Давина.
— Еще один дурной сон. Снова эти чертовы змеи. На этот раз их было больше, и они проникли в дом. Вся поверхность была покрыта черными извивающимися телами.
— Какой ужас. Я заварю тебе чашечку хорошего чая. — Вытерев руки о фартук, Давина снимает чайник с плиты и наполняет его водой из-под крана.
Глядя в окно на сгущающиеся тучи, я говорю: — Похоже, сегодня будет дождь.
— Дождь на похоронах – к удаче, — говорит Эсме.
— Я думала, это суеверие относится к свадьбам.
— Дождь – это всегда к удаче. Кто-нибудь еще слышал вой волков прошлой ночью? — отвечает Эсме.
— В этих лесах уже много лет не было волков, — говорю я, чтобы успокоить Беа. — Это была чья-то собака. Во сколько нам нужно выехать, чтобы успеть на службу?
— В час тридцать. Оденься потеплее и возьми зонт. Атмосферное давление быстро падает.
Я поднимаю голову, услышав стук в кухонное окно. Снаружи стоит Кью и заглядывает внутрь. Он поднимает руку, чтобы показать большую красивую бабочку с ярко-синими переливающимися крыльями с черной каймой, которая сидит у него на пальце.
Я удивленно вздыхаю. Morpho menelaus обитает в тропических лесах Центральной и Южной Америки. Что она делает так далеко на севере?
Кью исчезает из окна. Мгновение спустя он открывает заднюю дверь кухни, заходит внутрь и закрывает ее за собой. На его лице ничего не отражается, но в темных глазах играет улыбка.
— Что это у тебя? А, вижу, подарок для Мэй. Какая красивая, — говорит Давина.
Кью подходит ко мне и протягивает руку. Бабочка лениво складывает крылья, обнажая коричневую нижнюю сторону с пятнышками, похожими на глаза, по краям.
Я видела это насекомое только в учебниках или на музейных экспозициях. И поражена его красотой.
Я протягиваю руку и предлагаю бабочке свой палец. Она несколько раз раскрывает и закрывает крылья, словно раздумывая, а затем перелетает с пальца Кью на мой.
Тонкие черные усики подрагивают, пока бабочка смотрит на меня. Что-то в ее взгляде кажется мне необычайно разумным.
— И что? — подсказывает Давина. — Расскажешь нам о ней что-нибудь.
— Это он. Только самцы этого вида имеют такую яркую окраску. Самки намного меньше размерами и окрашены в тусклые оттенки коричневого и желтого. Как это называется, Беа?
— Половой диморфизм, — мгновенно отвечает она.
— Верно. Я хорошо тебя обучила.
— Он большой.
— Так и есть. Размах его крыльев составляет не меньше пяти дюймов. Их крылья самоочищаются, а на лапках есть вкусовые рецепторы. Весь их жизненный цикл длится сто пятнадцать дней. После выхода из кокона они живут всего около двух недель, а затем умирают. В некоторых культурах бабочка символизирует путь души к вечной жизни.