Одно можно было сказать о Ломасне: как ни странно, он имел репутацию честного человека. Сам Ломасне, изображая из себя респектабельного благотворителя, убедительно заверил всех, что он действительно ссужал деньгами свою соседку миссис Поллит, но лишь потому, что симпатизировал ее детям и знал, что она пребывает в глубокой нужде. Он даже дерзнул отпустить несколько шокирующих замечаний по поводу личности Сэмюэля Поллита. В пользу его честности говорило то, что он не брал расписок с миссис Поллит и не требовал с нее проценты. Она отдавала ему долги, когда имела такую возможность, но возвращала столь мизерные суммы, что по-прежнему оставалась должна ему 550 долларов. Он давал ей взаймы еще и потому, что мистер Поллит пообещал стать компаньоном в его похоронно-лодочном бизнесе, и деньги, что он ссудил миссис Поллит, он рассматривал как своего рода помещение капитала, тем более что они были друзьями и соседями и мистер Поллит проявлял чрезмерный интерес к его маленькой дочке, «Фее», равно как и к остальным девочкам в округе.
Верно, все знакомые с любопытством следили за злоключениями Сэма, но он держался с величавым достоинством, ибо теперь, по крайней мере, окружающие знали, что ему приходилось терпеть долгие годы. Но в том, что касается растраченных денег, он невинен как младенец, позже заявил Сэм кредиторам: для него эта новость как гром среди ясного неба, словно земля разверзлась у его ног, но теперь он хотя бы понимает, чем были вызваны вспышки ярости его горемычной, грешной, несчастной жены. Долги терзали ее, словно кровожадные псы: своими языками вспучивали ее мозг, клыками вгрызались в ее ноги, горячим дыханием обжигали ее лицо – и так продолжалось долгие годы. Да, если б только она открылась ему, он публично снял бы с себя ответственность за ее долги и тем самым лишил бы ее возможности брать новые ссуды или обуздал бы ее аппетиты, уберег бы ее от этой преступной безалаберности. Ведь она знала, сказал он Джо – увы! – слишком хорошо знала, к чему приводит неразумная трата денег: у нее это было в крови. Знала это лучше, чем он, но она была глупой, безрассудной, слабой женщиной со склонностью к расточительству, хоть и не имела средств на то, чтобы удовлетворять свои непомерные запросы. Куда подевались деньги, что она назанимала? У него не спрашивайте. Его жалованья вполне хватало на содержание семьи, и любая здравомыслящая женщина разумно распоряжалась бы теми деньгами, что он зарабатывал. Зря он женился на богачке, которая понятия не имела о плановой экономике.
Своим кредиторам Сэм предложил пятилетний план возврата долгов, заявив, что он отдаст все до единого цента, не допустит, чтобы трепали его доброе имя. Сейчас денег у него нет, в глазах окружающих он нищий человек, обесчещенный чужой злобой и коварством. Но он восстанет из пепла, создаст новый мир для своих детей и вернет все деньги, что назанимала его жалкая никчемная жена. Это лишние траты, сокрушался Сэм, прямой путь к бессмысленному разорению, ибо деньги пошли на покупку продуктов и одежды, которые были бы оплачены из его жалования, если бы его заработок не сожрали втайне гангстеры-ростовщики и кровососы-лихоимцы, на которых он не может найти управу, поскольку они не оформляли никаких документов. В Спа-Хаус он вернулся побитым, униженным, с вывернутыми карманами и замаранным именем, сказал Сэм. И что с того? Ему нет дела до клеветнических измышлений и обидных прозвищ. Через пять лет он расплатится с долгами, и его дети еще больше станут гордиться своим отцом. Его правда, втоптанная в землю, возродится, став еще чище после грязевой ванны.
Несколько недель они вспоминали Хенни. Им слышались ее шаги в коридоре, в ванной на верхнем этаже. Луи слышала, как Хенни в кухне заваривала чай, по понедельникам раздувала огонь в прачечной. К ним постоянно кто-то приходил – в основном женщины: соседки, тети, кузины, – чтобы позаботиться об осиротевших детях, таким ужасным образом лишившихся матери, и помочь четырнадцатилетней девочке, которая теперь будет «им всем маленькой мамой» (считал своим долгом заметить каждый). Они готовили еду, укладывали спать детей, даже убирали и стирали. Объявились и друзья Сэма, последние годы скрывавшиеся в своих убежищах в Балтиморе и Вашингтоне. Они приезжали на машинах или на общественном транспорте и подолгу беседовали с ним, выражая сочувствие. Мир полностью изменился. Тетя Хасси спорила с тетей Элеонорой о том, кто из них на несколько недель заберет к себе Чаппи, пока Сэм не найдет помощницу по хозяйству. Тетя Хасси настояла на своем, и у анемичной Кэти, до сей поры игравшей в куклы, коих у нее был целый легион, теперь появилась живая кукла, которую вверили ее заботам, что пошло ей на пользу: у нее порозовели щечки и она даже немного поправилась, так что Хасси начала подумывать о том, чтобы усыновить Чаппи, а Кэти выдать замуж за достойного человека, дабы тот твердой рукой направлял ее по жизни.
Доброжелательные гости, навещавшие Поллитов, дарили детям крошечные суммы денег, и однажды после ухода довольно большой компании Эрни нашел в траве пятидолларовую купюру. Не веря своему счастью, он несколько часов в молчании ходил кругами по двору, а потом принес деньги отцу и с хмурым видом сказал, что банкноту, очевидно, случайно обронил кто-то из гостей. Однако Сэм, недавно интересовавшийся накоплениями Эрни (поскольку сам нуждался в деньгах), сказал сыну, довольно резко, чтобы тот хранил купюру у себя, пока не объявится ее хозяин. За деньгами так никто и не пришел, и это навело Эрни на воодушевляющую мысль, что банкнота, возможно, свалилась к ним с неба. Он решил, что в скором времени бросит школу и отправится в большой мир, где пятидолларовые купюры гнездятся в двойных карманах, но об этих очаровательных «птенчиках» никто особо не думает, и они неуклюже выпархивают из «гнезд» сами по себе.
Призрак Хенни начинал блуждать по дому обычно сразу же после ухода гостей и по утрам, перед тем как Сэм свистом будил свое потомство, а также после того, как все просыпались. Шторы на окнах колыхались, половицы скрипели, пробегала мышка, и вот она Хенни – что-то тихо бормочет сама себе, гремит кастрюлями, включает газ. Детей это не пугало. Кто-нибудь из них со смехом изумленно восклицал: «Кажется, мама шумела», и только Эви и Томми («маленький кусачий клопик», как называла его Хенни) немного печалились, да еще, быть может, Чаппи скучал по ней – по