Не знаю, почему я к нему привязалась. Он странный какой-то, потерянный, чужой. Никогда ни на что не жалуется, ни о чем не просит. Умудряется посмотреть так, что я сама для него все делаю. Я и на других больных никогда не сержусь — что с них взять? — но он другой. Некоторые прикидываются сумасшедшими, а он — настоящий, весь — там. Где-то у себя. Тихий. На губах улыбка, а лицо непроницаемое. Иногда оно мне снится, но немного иначе — в окружении золота, драгоценных камней, и во сне я чувствую запах — смесь чего-то подгнившего и сладкого, как от персика, перележавшего на прилавке. Когда просыпаюсь, немножко кружится голова, а в ушах стоит звон. Говорю вам — он настоящий, и я не зря получаю большую зарплату за то, что с ним вожусь. Недолго ведь и самой рехнуться.
Говорит он со мной редко, и всегда об одном и том же. Спрашивает, не приходил ли кто к нему? Мне его тогда особенно жаль. Кто к нему придет, к больному, потерявшему память эмигранту? Да и не пустят к нему никого, нельзя.
Потому я и не сказала «Мена», что о нем уже спрашивали. Вчера вечером, когда я выходила из госпиталя, ко мне в сумерках приблизились трое мужчин. И вдруг я перепугалась, а когда они спросили, не здесь ли «Мена», совсем уж собралась бежать. Хотя у меня при себе всегда газовый баллончик, я владею джиу-джитсу и точно не растеряюсь, если на меня нападут, — не зря же десятый год работаю в психиатрическом отделении интенсивной терапии.
Я попросила их — очень спокойным, мягким и фальшивым голосом, каким говорю с пациентами, — дать пройти. Они сразу расступились. Я прошла к нашей автостоянке, чувствуя, как леденеет спина. Не потому, что было темно, я одна, а их трое. Не потому.
Однажды пациент попытался проколоть мне зрачок разогнутой скрепкой, которую украл у психиатра. Однажды меня так укусили в правую грудь, что после в хирургическом наложили девять швов. Женщина из палаты для буйных вцепилась мне в горло, когда я меняла ей памперс и на миг ослабила завязки на рубахе. Пальцы у нее были как сталь, и разжали их только через две минуты. Родственник одного из пациентов подкараулил меня в подъезде и после краткой истерики — требовал свидания с больным — попытался убить. Хлебным ножом. Потом оказался у нас же, и я с улыбкой сказала ему утром: «Привет! Будем умываться, а потом кушать».
Я никогда не теряла самообладания. Но эти трое… Я плохо их разглядела, но даже при скудном освещении нашей неоновой вывески «Счастливая Долина» (вот идиотизм!) успела заметить, что они чем-то похожи на «Мена». Что ж, это ведь не мои проблемы, верно? Я была вовсе не обязана им отвечать.
Я и не смогла бы.
Если это родственники, пусть попробуют к нему попасть.
Но мне почему-то не хотелось, чтобы они к нему попали. Чтобы «настигли» — это слово явилось из ниоткуда, когда я уже села за руль и больница осталась позади, как и три тощих, почти бесплотных силуэта, терпеливо застывших на фоне освещенных дверей ночного приемного покоя. Стояли они так смирно, будто у них для свидания с «Мена» были в запасе еще десятки тысяч лет.
Историческая справка
Ложная гробница была нужна для фиктивного погребения царя после его ритуального убийства во время праздника «хеб-сед». Корни праздника уходят в глубокую древность, когда в долине Нила жили первобытные племена. У египетских племен, как и у многих первобытных народов, существовал обычай — убивать вождя, когда он становился старым и дряхлым. Взамен выбирали другого — молодого и сильного. Убийство сопровождалось торжественными обрядами. Представление о связи вождя и судьбы племени после было перенесено и на царя. В Египте верили, что от силы и здоровья фараона зависит благополучие всего государства. Впоследствии настоящее убийство было заменено обрядом, которым его инсценировали. Через тридцать лет после вступления фараона на престол он становился уже старым, и празднование «хеб-седа» с магическими обрядами должно было служить обновлению его жизненной силы. Первый раз «хеб-сед» справляли в день тридцатилетия вступления фараона на трон. После «хеб-сед» повторяли через каждые три года. Фараон во время «хеб-седа» совершал ритуальный пробег по двору, имевшему форму полукруга — в честь бога Ра. После инсценировки совершался обряд, смысл которого заключался в новом рождении фараона. «Рождение твое — в повторении «хеб-седов», — говорилось в одном тексте. — По мере того как ты будешь стареть, Ра даст тебе миллион «хеб-седов». Когда умирал настоящий фараон, его хоронили в настоящей могиле. Инсценировку же производили над статуей, закутанной в погребальные пелены, с золотой маской на лице; статую также хоронили. Бывало, что кенотаф не доделывали, если царь умирал раньше тридцатилетия своего правления.
Александр ЮДИН
ДЕЛО ОБОРОТНЕЙ
«Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду…»
Собираясь на итоговый доклад к заместителю Генерального прокурора, старший следователь по особо важным делам Побеждин Георгий Владиленович обильно потел в предвкушении. Да что — потел! — его буквально колотило, колбасило и плющило. Однако причина сотрясавшей его мелкой дрожи заключалась не в каком-либо банальном процессуальном нарушении — нет. Побеждин в смысле соблюдения законности был неукоснителен, как сам УПК. И всю возглавляемую им следственную бригаду содержал в той же неукоснительности. Основанием же означенного беспокойства являлось нижеследующее обстоятельство.
Совсем недавно расследуемое под его началом уголовное дело обернулось к Побеждину столь неожиданным боком, что он на какой-то период времени усомнился в собственной психической адекватности. И написал уже было заявление об уходе по состоянию здоровья. Но, убедившись, что еще может отдавать отчет в своих действиях и даже в силах руководить ими, увольняться не стал и заявление урнировал.
Хотя, случись Побеждину вправду сойти с ума, он бы нисколько не удивился. Потому у них, прокурорских работников, такое не редкость. Даже и ходить далеко не надо: вон, бывший его сосед по кабинету, Иван Степанович Сенькин, натурально заработал себе полную невменяемость; характер-то у него всегда дурным был,