«Так это же глухарь!» – запоздало мелькнуло у меня в голове, и я побежал вслед улетающей птице.
Но напрасно я выслеживал чёрного великана. Напрасно гонялся за ним по сопке. Глухарь, поводив меня за нос, улетел. Я вернулся к реке и пошёл вдоль берега.
Вскоре начала повторяться вчерашняя картина. Снова путь мне стали преграждать протоки и завалы.
– Такими темпами я до китайской Пасхи [72] из тайги не выберусь, – рассуждал я вслух.
И тут мне пришла в голову весьма абсурдная идея – построить плот. И не беда, что у меня не было с собой даже топора. Я решил рубить, а точнее, резать плот с помощью ножа, подаренного мне Максом в первый день нашего путешествия. Вот не зря говорят, что у заблудившихся в тайге нередко бывают случаи неадекватного поведения. Навыков в постройке подобных плавсредств у меня не было, поэтому недолго думая я выбрал в завале толстую сухую лиственницу и стал перепиливать её ножом. Другой бы на моём месте сразу бросил эту затею, убедившись в её бесполезности. Но я иногда бываю очень упрямым. Около трёх часов я потратил на то, чтобы проковырять ножом каменный ствол лиственницы до половины. Хорошо, что в какой-то момент ясность сознания снова вернулась ко мне и я понял нелепость своей затеи. Даже если случится чудо и я за несколько дней всё же напилю ножиком достаточное количество брёвен, плот мой никуда не поплывёт. Лиственничный топляк не держится на воде. Он не плавает.
Я вышел на берег, сел под высокой раскидистой черёмухой и стал размышлять, глядя на речную даль: «Впереди завалы и непроходимый берег и позади завалы. Но от дороги, которую я прошёл, я хоть знаю, чего ожидать, и знаю, сколько идти до жилых мест – максимум два-три дня до посёлка Могот. А впереди сплошная неизвестность. Надо идти назад. Только назад …»
Приняв правильное решение, я, сморённый солнечным теплом, усталостью и голодом, благополучно заснул.
Проспал я бессовестно долго и проснулся лишь вечером. Причём проснулся как-то внезапно, словно бы от толчка. Как будто сама тайга дала мне лёгкий подзатыльник: мол, проснись, раззява, на реке кое-что интересное.
На реке и вправду происходило кое-что интересное: от меня удалялась, собираясь скрыться за поворотом, наша лодка. А в лодке сидел Макс. Пока я спал сном праведника, он сплавлялся вниз. Не заметив меня спящего, он проплыл мимо. И я, если бы не проснулся, даже не узнал бы об этом.
– Макс! – хрипло произнёс я спросонок.
Вскочил и побежал за ним по берегу.
Лодка продолжала медленно удаляться, друг даже не обернулся, из-за шума близкого переката он меня не слышал.
– Макс, стой! Это я! Стой! – отчаянно кричал я.
Потом меня осенило. Я вогнал патрон в нижний ствол и выстрелил вверх. Вытащил латунную гильзу и снова выстрелил. Макс обернулся и заметил меня. Он интенсивно погрёб к берегу. Я, обрадованный неожиданной встречей, побежал, спотыкаясь и падая, к приближающейся лодке…
– Ну вот, значит, просидел я на той косе почти сутки и решил потихоньку сплавляться, высматривая тебя по берегам… – рассказывал позже Макс у костра.
Я вскипятил чай, пил его вприкуску с печеньем и слушал друга. Потом поведал ему о своих приключениях.
Для нас так и осталось загадкой, почему Макс не заметил разделение реки на два рукава. Возможно, второе русло сначала было узким, и друг принял его за мелководную коряжистую протоку, на которую путешественнику лучше не соваться. А может, запутался в ивовых островах, временами толпящихся на реке. Или увлёкся рыбалкой. Или попал в туман. И наконец, мистическая версия – стал жертвой проделок Харги, отомстившего за подстреленную неясыть, исстари считающуюся атрибутом потусторонних сил.
Уже в темноте мы растянули палатку.
Ночью был заморозок. Заводь, в которой мы с вечера поставили сети, покрылась прозрачным ледяным стеклом. Мы отдолбили лёд топором и собрали снасти. Удача подарила нам на этот раз трёх ленков и несколько щучек-травянок.
Днём не стало теплее. Наоборот, усилился ледяной северный ветер. Холодно было даже в телогрейках и толстых вязаных шапках, которые мы надели перед тем, как сесть в лодку и отправиться в путь.
Мы почти не рыбачили. И не только из-за холода и ветра, но и из-за того, что часто стали попадаться перекаты с большими, коварно торчавшими обледенелыми валунами, между которыми за доли секунды нужно было найти безопасный проход.
Иногда над рекой пролетали табунки уток. Холод выжимал их из соседней Якутии на юг. Патронов у меня теперь было в достатке, поэтому несколько раз я стрелял по ним. Выбил крякву, которая отправилась в рюкзак к ленкам и щукам.
Поворот исчезал за поворотом, река несла нас вдаль. Мы снова были вместе. Не нужно было думать о том, как построить плот или добыть пищу. Все трудности и приключения остались позади. Скоро Могот впадёт в полноводный Гилюй, и плыть будет намного легче. А там уж и до нашего зимовья рукой подать. От этих мыслей становилось спокойно и весело на душе.
В какой-то момент течение реки стремительно усилилось. Впереди послышался гул очередного переката. Лодку швырнуло в бурлящий поток. И снова началась борьба со стихией. Не так-то просто лавировать между валунами на старенькой, неуклюжей, полусдутой двухместке, нагруженной рюкзаками и двумя беспокойными пассажирами. Несмотря на то что в такие минуты мы орудовали вёслами и шестом изо всех сил, всё же налетали время от времени на камни, отчего лодку разворачивало, подкидывало, вертело вокруг своей оси и заливало вспененной водой.
Но вот бешеная сила переката ослабела. Макс положил мокрый шест поперёк лодки, а я опустил вёсла, отдавая нашу посудину на милость хоть ещё и сильного, но уже безопасного для нас течения.
– Проскочили, – обрадованно сказал Макс.
Вдруг его глаза округлились.
– Серёга, уходи вправо! Топляк!
Но уходить было уже поздно. Я даже не успел схватиться за вёсла. Прямо по курсу в нескольких метрах от нас из воды всплыла огромная корявая лиственница. Корнями она ещё держалась за подмытый берег, а рухнувший в реку ствол зловеще бултыхался поперёк течения, то всплывая на поверхность воды, то исчезая в ней.